— Пожалуйста, угощайся, — с легким сарказмом пригласила она.

Усмехнувшись, Джек потянулся за тостом.

— Я не был уверен, что ты проснулась. Ты могла бы поспать еще.

— Нет. У меня дела. Я не могу до бесконечности лежать в постели.

Кажется, он хотел возразить, но передумал. Молча доев тост, муж забрал с ее тарелки оставшийся бекон.

— Может, я велю служанке принести еду для тебя? — спросила Грейс, с любопытством глядя, как он с аппетитом уничтожает остатки еды.

Джек покачал головой, вытер салфеткой руки, затем снова наполнил горячим чаем чашку и откинулся в кресле.

— Итак, что у тебя в сегодняшней программе?

— Днем визиты, затем прогулка в парке вечером обед у Патнамов.

— Совсем забыл про них. Приятные люди, только немного скучны. Как думаешь, может, послать им наши извинения и заняться чем-нибудь другим?

Грейс удивленно подняла брови.

— Думаю, ты налил себе в чашку кое-что покрепче чая.

Он засмеялся:

— День прекрасный, очень подходит для поездки в Ричмонд.

— Для кого?

— Для нас.

— Ты хочешь, чтобы я сопровождала тебя туда? Зачем?

— Непременно должна быть причина?

— Мне так кажется.

— Знаешь, наше перемирие как-то не соответствует этому понятию. Я думаю, нам обоим пошло бы на пользу краткое прекращение военных действий.

— Ты говоришь так, словно мы воюем.

— А разве нет? Что скажешь на мое предложение, Грейс?

Она должна сказать решительное «нет». Вместо этого ей вдруг захотелось сбросить ярмо напряжения между ними, пусть даже на один день. Возможно, то же самое чувствовал и Джек.

— Мне следовало бы отказаться. Но я соглашусь.

«Хотя я знаю, что буду потом жалеть об этом», подумала Грейс.

Прогнав его из комнаты, она вызвала горничную.

Джек и сам не понимал, зачем выдумал эту поездку. Но теперь, глядя на жену, сидевшую рядом с ним в фаэтоне, он радовался, что ему пришла такая мысль.

Грейс всегда была привлекательной, а за последние несколько месяцев стала просто неотразимой красавицей. Возможно, это следует приписать ее элегантному новому гардеробу. С помощью его матери и сестер она всегда появлялась одетой по самой последней моде и довольно часто выглядела сошедшей прямо со страниц парижского глянцевого журнала.

А еще Джек знал, что причиной такой метаморфозы была ее вновь обретенная внутренняя уверенность. Грейс уже не пыталась, как раньше, скрыть высокий рост, теперь она встречала людей с чувством собственного достоинства, гордо вскинув подбородок и расправив плечи.

Но источником ее чудесного преображения могла быть и чувственность. Грейс прошла долгий путь от робкой молодой женщины, дрожавшей когда-то при мысли о тайном поцелуе. Теперь, когда он ложился в ее постель, она встречала мужа без малейшего стыда, охотно принимая его ласки и отвечая на них весьма изобретательно. Первый раз он слегка удивился, когда она взяла инициативу на себя, но потом привык к этому.

Он понятия не имел, как или когда Грейс превратилась в зрелую, чувственную, пленительную женщину, которая могла соблазнить любого мужчину.

При этой мысли Джек нахмурился.

Он все ждал, что устанет от нее, почувствует скуку, недовольство и разочарование. Но приходила ночь, и он снова хотел ее, теперь даже больше, чем в первый раз, что казалось просто невозможным. А их дневная отчужденность, как ни странно, лишь возбуждала его. Но он хотел владеть не только ее телом, но и сердцем.

Когда-то Джек сблизился с ней с помощью плутовства. Разве несправедливо расставить теперь все по своим местам? Может, сегодняшнюю поездку он и придумал, чтобы посмотреть, как Грейс будет себя вести наедине с ним.

Снова оглянувшись, Джек увидел, что она подставила лицо солнцу и улыбается.

— Как приятно!

— Я же говорил, что погода великолепная. Может, поедем быстрее?

— А это разумно? Не перевернемся?

— Не бойся!

Легким ударом поводьев он послал лошадей в галоп. Вскрикнув от удивления, Грейс схватилась за стенку фаэтона и засмеялась. Радостно, легкомысленно, по-девически прелестно. Когда Джек поймал ее взгляд, глаза у нее были голубовато-серыми — того оттенка, какого он давно уже не видел.

Несколько часов спустя они шли по одной из множества дорожек в огромном Ричмонд-парке.

Здесь были зеленые высокие холмы, тихие пруды и леса, полные старых деревьев. Но больше всего Грейс любила полевые цветы, разноцветные головки которых усеивали пейзаж, как тысячи драгоценных камней.

Джек знал, что прогулка доставит ей удовольствие, и был абсолютно прав. Не меньшую радость она получила от поездки в фаэтоне и короткого исследования местных магазинов. Несмотря на свои первоначальные колебания, Грейс поняла, что этот день стал одним из лучших в последние месяцы.

Если бы они могли остаться здесь на неопределенное время! Если бы этот день мог длиться вечно!

Её радость слегка потускнела, и она подавила вздох.

— Думаю, нам пора возвращаться.

Достав из жилетного кармана часы, Джек открыл золотую крышку.

— По-моему, рановато. Сейчас только шесть. Почему бы нам еще не погулять, а затем не пообедать здесь, в Ричмонде? Я знаю одну приличную гостиницу.

— Могли бы, но я...

— ...умру с голоду, — прервал он, — если ты настойчиво требуешь, чтобы мы ждали, пока вернемся домой.

— Я привыкла обедать поздно.

— Да, обычно у нас есть полдник, а сегодня мы его пропустили. И теперь я боюсь упасть от слабости.

Грейс посмотрела на его юношеское, пышущее здоровьем лицо.

— По тебе не скажешь!

— Ты должна слышать, как мой желудок стонет в муках, даже когда мы разговариваем.

Она снова засмеялась, теряя решимость.

Странно податливая сегодня, как глина, она вскоре уступила. Еще полчаса они гуляли по парку, а затем поехали обедать.

Хозяин гостиницы встретил их многоречивыми приветствиями, выражая готовность услужить, и с гордостью показал комнату для знатных гостей. Пообещав скоро вернуться с бутылкой превосходного вина и превосходным горячим обедом, он осторожно закрыл за собой дверь.

Грейс вдруг осознала, что они с Джеком наедине — странное ощущение, учитывая тот факт, что вместе они провели целый день. Не говоря о том, что они женаты, деля как дом, так и постель.

Совершенная нелепость!

И все же они постоянно находились в общественных местах, под чужими взглядами, в обществе родных, что требовало определенной сдержанности. Теперь же остались наконец одни.