Его амбиции пугали ее.

Человек не может в одиночку принимать такие решения. Надо, по крайней мере, поставить в известность остальных, и раз уж она, его любовница, подозревает, что это аморально, значит ей и следует сделать так, чтобы об этом узнали другие. В конце концов, от этого может зависеть судьба ее дома.

Она страстно любила Виллджамур, любила его древние обветшавшие дома, которые стояли, навалившись друг на друга, словно ища друг у друга поддержки и опоры. Архитектурные стили, местами враждовавшие между собой, воплощали века истории, десятки тысяч непохожих обитателей пересекались каждый день, их жизни складывались в мозаику повседневного существования города. Не имея семьи, которую она могла назвать своей, Верэйн ощущала город как единственную связь с собственным детством, как спасительный якорь, то, к чему всегда можно припасть в поисках утешения. Никто в ордене не любил ее из-за близости к Дартуну. Все, что было у нее в жизни, – это город. Она часто бродила в одиночку по мостам, глядя сверху на сотни горожан, которые бежали по своим делам, погруженные каждый в свои мысли. Нельзя, чтобы что-нибудь угрожало их миру. Осиротевшая в раннем детстве, она долго кочевала из одной чужой семьи в другую, нигде не ощутив себя своей, не испытав ни благодарности за любовь или опеку приемных родителей, ни того, что определяет внутреннюю суть человека. Лишь Виллджамур придал смысл ее существованию. Именно на улицах города, где проходила бóльшая часть ее жизни, она попала в компанию культистов. Именно в Виллджамуре она узнала разницу между добром и злом. Этот город научил ее тому, как понять, что представляет собой человек независимо от его общественного положения. А еще Виллджамур научил ее главной истине: все люди одинаковы, потому что страдают, болеют и радуются одинаково. В конце концов мы все равны.

Она спрашивала Дартуна, что случится, если через открывшуюся дверь в их мир попадет что-то чужеродное? А он совершенно спокойно ответил, что раз что-нибудь войдет оттуда и заразит острова архипелага, значит так тому и быть. Его жизнь и дальнейшее накопление знаний важнее.

Она долго разрывалась между городом и любовником и в конце концов выбрала Виллджамур. И не потому, что меньше любила мужчину, а потому, что на другую чашу весов ложилось больше, чем счастье одного человека. На ней оказался целый город, нуждавшийся в защите.

Верэйн держала путь к безликому каменному строению, затерянному где-то в стороне от людных улиц. Она постучала в дверь, загремела задвижка. На лице открывшего она увидела вопросительное выражение и продемонстрировала свой орденский медальон. Она надеялась, что изображенного на нем математического символа равенства будет достаточно, чтобы пояснить всю важность ее прихода.

–  Что? – раздался вопрос.

–  Мне нужно видеть Папус, гиджу ордена Даунира. Срочно.

–  Подождите.

Немного погодя дверь распахнулась, и трое в плащах с капюшонами вышли на темную улицу.

–  Мы должны обыскать вас, прежде чем вы войдете, – объяснил один.

Верэйн кивнула и сама протянула ему кинжал. Три пары рук обшарили ее от макушки до пяток, немного оскорбительно тыча ее в разные места, но, убедившись, что на ней нет ни одной реликвии, незнакомцы ввели ее внутрь. В пустой комнате с деревянными панелями ее посадили на табурет; через открытую дверь от висевшего на стене фонаря внутрь падал луч света. Огонь в комнате не горел, и Верэйн видела, как в этом луче проплывают облачка пара от ее дыхания.

Прошло почти полчаса, когда в дверях показался силуэт. Кто-то стоял, молча разглядывая ее, потом раздался незнакомый голос:

–  Зачем ты пришла?

–  Кто спрашивает? – Верэйн встала.

–  Я, – строго ответил тот же голос. – Я, Папус. – Войдя в комнату с одной свечой, она стала зажигать остальные, пока Верэйн не разглядела ее лицо.

Все, что Дартун говорил ей о Папус, было далеко не комплиментарного свойства, но иначе и быть не могло, поскольку эта строгая женщина руководствовалась в своей жизни таким количеством принципов, что даже собственный орден боялся ее. Однако ходили слухи, что у нее есть связи в самых верхних эшелонах власти в империи, а значит, именно к ней и следовало идти. К тому же она и сама была умелой культисткой, уступавшей, возможно, одному Дартуну. Она наверняка найдет способ использовать полученную информацию.

–  Меня зовут Верэйн Дулера, я из ордена Равноденствия. – Она подошла к Папус, которая как раз ставила свечу на пустую полку, висевшую на стене.

Когда женщина повернулась к ней, Верэйн поразилась мужским чертам ее лица.

–  Я знаю, кто ты, – сказала Папус.

Верэйн сбросила капюшон.

Папус продолжила:

–  И, как я вижу, Дартун предпочитает хорошеньких.

Верэйн вдруг застеснялась своей красоты. Нельзя сказать, чтобы Папус была так уж дурна собой, но Верэйн по опыту знала, что женщины по-разному реагируют на чужую красоту.

–  Вообще-то, я здесь из-за него, – сказала Верэйн, сложив на груди руки, словно защищаясь. – У меня есть новости, которые я хочу вам сообщить.

–  И ты ждешь, что я поверю новостям, переданным конкурентами? Более того, новостям, которые касаются самого недостойного человека из всех, когда-либо державших в руках реликвии?

–  Пожалуйста, выслушайте меня, – не отступала Верэйн. – Если бы он знал, что я здесь, он убил бы меня.

Папус сделала ей знак молчать:

–  Я знаю о Дартуне Суре множество вещей, в том числе таких, о которых ты не подозреваешь. Не думаю, чтобы ты сообщила мне нечто такое, что могло бы изменить мое мнение о нем. Какой информацией ты можешь поделиться со мной, чтобы я стала относиться к твоему любовнику с большим отвращением, чем сейчас?

Верэйн рассказала ей о планах Дартуна открыть дверь в иной мир.

Папус фыркнула от смеха:

–  Да ты сама-то веришь, что он способен хотя бы найти ее?

–  У него было достаточно времени, чтобы узнать все о таких вещах. – Верэйн внутренне поморщилась, так как надеялась на более теплый прием.

–  Зачем ты мне об этом рассказываешь? – спросила Папус, положив подбородок на сцепленные ладони рук, которые локтями упирались в колени, – поза поражения.

Как она могла объяснить свой страх перед тем, кого любила?

–  Потому что он мне не безразличен, – ответила Верэйн. Она не думала, что Папус поймет, и потому продолжала: – Я люблю его, несмотря на то, что между нами есть, точнее, несмотря на то, чего нет. Дартун, может, и ленив в этих вопросах, но он не жестокий и не злой. Я вообще начинаю подозревать, что большинство мужчин такие – слишком заняты своими делами.

–  Думаю, тебе еще предстоит узнать, что все люди слишком заняты своими делами, – заметила Папус. – Мужчины и женщины, люди и румели уходят каждый в свой мир, чтобы избежать реального.