– И айпадов нет? – делаю попытку я, но головы склоняются набок, отчего дети становятся похожими на сконфуженных терьеров.

– По-моему, это означает «нет», – говорит Марго.

– Ну ладно, пришло время Поппинс, – Мелисса шлепает ладонями по коленям и заставляет себя встать.

– Не думаю, что Мэри Поппинс – реалистичная модель в текущей ситуации, – начинаю я, но Мелисса прерывает меня, понимая руку с таким видом, будто я переступила черту.

– Что?

– Кто критикует Поппинс, будет иметь дело со мной.

– Да ладно тебе!

– Или Марию фон Трапп. Еще один из моих идолов, – объясняет она Трише.

– Ты что, ко всем персонажам Джули Эндрюс так относишься? – с любопытством спрашивает Триша.

– Виктора/Викторию можно исключить, – пожимает плечами Мелисса.

– А как насчет той, что она играет в «Дневниках принцессы»? – включается в обсуждение Марго.

– Что?

Я вынуждена объяснить, что Мелисса перестала смотреть все, что выходило после 1997 года в качестве одиночного протеста против снятия показа с одного из телеканалов сериала «Солдат, солдат».

Тем временем выясняется, что «стратегия Поппинс» бессмысленна. Через несколько минут напряженного наблюдения Мелисса заявляет, что дети «справляются, как Джейн и Майкл эпохи воздушного змея». Последовав совету Инге о здоровом небрежении, она садится обратно на стул и призывает всех «просто расслабиться». И мы, попрятав ножи по моему настоянию, расслабляемся. Пьем кофе, болтаем, принимаем по очереди душ, едим еще булочки и вообще ощущаем себя настоящими декадентами, развалившимися в четыре часа дня в четверг. За детьми мы наблюдаем лишь от случая к случаю, когда они пробегают мимо. Иногда с каким-нибудь животным на поводке, иногда сжимая волосы брата или сестры, а иногда и просто так. И никто не умирает. И не жалуется. Побеждает принцип дистанционного опекунства.

Я не сидела так спокойно и ничего не делала не помню с каких пор. Но когда-то такое же было… Я нахмуриваюсь, пытаясь вспомнить. Может, в конце 1980-х, когда я пролежала с пневмонией весенние каникулы… Или когда сломала ногу. В любом случае ощущение приятное. Я провожу рукой по голой деревянной поверхности стола, очерчивая пальцем потертые рисунки из годовых колец деревьев. Стол кажется таким живым и обожаемым – совершенно не похожим на постоянно дезинфицируемую серую гранитную поверхность на моей кухне.

За похожим столом мы сидели в детстве.

Я смотрю на Мелиссу, которая сидит за противоположным концом. Точно так же, как тогда, за семейным кухонным столом, когда мы боролись за право сесть у ящика с подставками для тарелок. Она так и не узнала, почему мне хочется сидеть именно там, но само мое желание повышало в ее глазах ценность этого места. Я смотрела, как она поглощает клецки, сосиски в тесте или жирный пудинг на больших тарелках, держа вилку словно ручку и бормоча что-то с набитым ртом в чистом, неподдельном наслаждении; это было еще до клиники по ожирению и до того, как мама урезала ее порцию углеводов вдвое. Мы соревновались, кто намешает больше майонеза с картошкой в мундире или кто намажет больше масла на поджаренный хлеб. Потом, если мне доставалось место с ящиком, я аккуратно прятала еду в ящик, чтобы избавиться от нее позже, когда никого не было вокруг.

Поначалу я пропускала завтраки. Никто не возражал. Тем меньше хлопот по утрам, и мама даже благодарила меня за то, что я присматриваю за Мелиссой и мою посуду после яиц всмятку для всей семьи. Потом, когда она ушла, «семейные» обеды или ужины уже ничего не значили. Наши пищевые привычки расходились все больше и больше. Никто и слова не говорил, когда Мелисса садилась за стол с куском жаркого в три часа ночи или когда папа ужинал кашей. И никто не следил за тем, что ем я. Или не ем. После смерти мамы никто уже не ограничивал аппетит Мелиссы. До свидания, диета Хэя; привет, разнообразные сладости и «вкусняшки», которые приносили сердобольные соседи и родственники, желавшие приободрить «бедного вдовца». Отчего-то им становилось легче на душе от того, чтобы оставить лазанью на крыльце и скрыться в страхе, что мы их застукаем за этим занятием, и им придется нам что-то говорить. Ведь никто не знал, что сказать. Поэтому поток анонимных съедобных подарков не иссякал. В один месяц, насколько я помню, мы получили столько лазаний, что Мелисса нарисовала диаграмму, в которой оценивала их по баллам от одного до десяти. Потом к этому пищевому безумию присоединился и папа, которому от этого тоже почему-то становилось лучше. Все считали своим долгом кого-то кормить и о ком-то заботиться, а Мелисса с радостью ухватилась за возможность удовлетворить их порывы по поводу первого пункта. Что касается меня, то я радовалась, когда кто-то сравнивал мои торчащие из шорт ноги со «стебельками подснежников». Так это и продолжалось.

Я где-то читала, что самки-сестры сурикатов пользуются едой как средством конкуренции, и альфа-сестра ест больше, чтобы набрать вес и упрочить свое главенствующее положение. В нашем же случае было наоборот. Но какой-то смысл в этом есть. Какая-то суть, лежащая в основе такого соперничества. Худея, я «побеждала». Становясь все тоньше, я обретала контроль.

Я ушла из дома, когда не успели просохнуть чернила на моем аттестате о среднем образовании, еще до восемнадцати лет. И с тех пор не возвращалась[24].

Насколько я догадываюсь, моя сестра переживала так же, как и я, но я не могла поговорить с ней по душам – или, скорее, не осмеливалась. Иначе бы я снова погрузилась в бездну отчаяния вместе с папой и Мелиссой, из которой мы бы уже не выбрались.

– Еще булочку? – Триша протягивает тарелку в мою сторону.

Она только что вышла из душа, волосы у нее завернуты в тюрбан из полотенца, и потому она походит на голливудскую звезду, отдыхающую в Сен-Тропе.

– Спасибо, больше не хочу, – отвечаю я, но на самом деле я со страхом представляю, что будет с моими бедрами (когда они перестанут походить на бедра Марго).

Еще я отказываюсь, потому что из-за ароматов тихо побулькивающего на огне рагу и из-за мыслей о нем у меня текут слюнки.

– Можешь съесть мою, – говорю я Трише, и она не отказывается.

Мышцы у меня ноют, но по-хорошему, как будто я ими пользовалась так, как и задумывала природа. После душа я чувствую себя новым человеком. Потом приходит Инге, объявляет, что ее учебное время закончилось, и спрашивает, не хотим ли мы выпить пива перед ужином.

Обычно я не пью пиво («До 200 калорий и до восемнадцати граммов углеводов на порцию? Нет уж, увольте…»), но в этот вечер я думаю: «Была не была!»