Когда собрание закончилось, Лиз дождалась, пока фрау Эберт соберет непроданную литературу с массивного стола у двери, заполнит книгу явки и наденет пальто, потому что вечер выдался холодным. Докладчик сбежал, не приняв участия в обсуждении своего выступления, что Лиз посчитала бестактностью. Фрау Эберт уже стояла в дверях, положив руку на выключатель, когда из темноты коридора на пороге возникла фигура мужчины. На мгновение Лиз даже показалось, что это Эйш. Он был высоким, светловолосым, в плаще с кожаными пуговицами.

– Товарищ Эберт? – спросил он.

– Да, а в чем дело?

– Я разыскиваю нашего товарища из Англии по фамилии Голд. Она ведь остановилась у вас, верно?

– Элизабет Голд – это я, – сказала Лиз, и мужчина вошел в зал, прикрыв за собой дверь, а его лицо теперь оказалось освещено полностью.

– Я – Холтен из районного комитета партии. – Он показал какое-то удостоверение фрау Эберт, которая так и застыла рядом с дверью, потом кивнула и бросила несколько обеспокоенный взгляд на Лиз.

– Мне было поручено передать товарищ Голд важное сообщение из президиума, – сказал мужчина. – Это касается изменений в программе ее пребывания у нас. Ей прислали приглашение принять участие в особо важном заседании.

– О, правда? – отозвалась Лиз с несколько поглупевшим выражением лица.

Казалось фантастикой, что в президиуме правящей партии страны вообще узнали о ее существовании.

– Воспринимайте это как жест доброй воли, – заявил Холтен.

– Но я… А как же фрау Эберт? – беспомощно произнесла Лиз.

– Я уверен, что при сложившихся обстоятельствах фрау Эберт отнесется ко всему с пониманием.

– Разумеется, – поспешила заверить его та.

– А где будет проходить заседание?

– Вот поэтому вам и придется выехать сегодня же вечером, – объяснил Холтен. – Ехать нам достаточно далеко. Почти до самого Герлица.

– Герлиц?… А где это?

– На востоке, – пояснила фрау Эберт. – Почти у самой границы с Польшей.

– Мы можем сейчас же отвезти вас домой. Соберете свои вещи, и мы тронемся в путь.

– Так срочно?

– Да. – Тон Холтена исключал какие-либо возражения со стороны Лиз. Казалось, ей не оставляли возможности выбора.

Их ждала большая черная машина. За рулем сидел водитель, а на крыле торчал шток для флажка. Похоже, автомобиль принадлежал какому-то военному ведомству.

Зал заседаний трибунала едва ли превышал размерами обычный класс в школе. В одном его конце были установлены пять или шесть длинных, но самых простых скамеек, по краям которых разместились охранники и тюремные надзиратели, а посередине – допущенная публика, состоявшая только из членов президиума и еще нескольких высокопоставленных официальных лиц. В противоположной стороне на стульях с высокими спинками перед неотполированным дубовым столом сидели трое судей трибунала. У них над головами на металлической проволоке висела огромная красная звезда из фанеры. Стены помещения были сложены из беленого кирпича, напомнившего Лимасу его тюремную камеру.

По оба конца стола, но чуть ближе к залу располагались еще два стула, развернутые так, чтобы сидевшие на них были обращены лицами друг к другу. Один стул занимал уже немолодой мужчина, вероятно, лет шестидесяти, в черном костюме и сером галстуке – так обычно одеваются в немецкой провинции перед походом в церковь. Второй предназначался для Фидлера.

Лимаса усадили почти у задней стены под надзором двух стражей. Между головами собравшихся в зале он мог видеть Мундта, которого плотно окружали полицейские. Волосы ему постригли еще короче, а его широкие плечи стягивала теперь такая знакомая Лимасу арестантская роба. Он воспринял как индикатор общего настроения членов трибунала (на котором могло сказаться влияние Фидлера) то, что ему самому разрешили остаться в цивильной одежде, в то время как Мундта обрядили в униформу заключенного.

Лимас еще не успел толком осмотреться, как президент трибунала, сидевший в центре, звонком подал сигнал к началу заседания. Звук привлек внимание к главной фигуре процесса, и у Лимаса холодок пробежал по спине, когда он понял, что это женщина. Но едва ли ему стоило корить себя за то, что он не заметил такой детали сразу. Ей было около пятидесяти лет, маленькие глазки, по-мужски коротко постриженные черные волосы и простенький темный балахон, какие были в моде у многих женщин в СССР. Она пристально осмотрела зал, кивком головы приказала охраннику закрыть дверь и начала говорить без каких-либо преамбул или приветственных слов в адрес собравшихся.

– Вы хорошо знаете, зачем мы прибыли сюда сегодня. Все, что будет здесь происходить, строго секретно – прошу никого не забывать об этом. Данный трибунал избран особым постановлением президиума. И только перед президиумом мы несем ответственность. А теперь нам предстоит заслушать показания сторон в установленном порядке. – Она повернула голову в сторону Фидлера. – Начнем с вас, товарищ Фидлер.

Тот поднялся. Коротко кивнув каждому из членов трибунала, достал из портфеля пачку бумаг, связанных в углу черным шнуром.

Говорил он спокойно, легко, но и со скромностью, какой Лимас не замечал за ним прежде. Лимас посчитал, что Фидлер взял верный тон, играя роль человека, который с великим сожалением готовится распять своего бывшего друга и начальника.

– Прежде всего, – начал Фидлер, – я считаю, мне следует поставить вас в известность, если только вас не снабдили соответствующей информацией заблаговременно, о том, что в тот же день, когда члены президиума получили копии моего доклада относительно деятельности товарища Мундта, я был подвергнут аресту наряду с мистером Лимасом – перебежчиком к нам с Запада. Мы оба попали в тюрьму, и к нам обоим… на нас обоих оказывалось исключительно мощное давление с целью добиться признания, что выдвинутые против Мундта серьезные обвинения были лишь частью фашистского заговора против лояльного и верного своей стране коммуниста.

В моем первоначальном меморандуме подробно описывалось, как и почему Лимас попал в наше поле зрения. Мы по своей инициативе вышли на контакт с ним, убедили перейти на нашу сторону и, наконец, сумели переправить на территорию демократической Германии. Ничто не может свидетельствовать о беспристрастности Лимаса более красноречиво, чем такой факт: по причинам, которые я объясню ниже, он до сих пор категорически отказывается поверить, что Мундт был агентом британской разведки. Таким образом, представляется полной нелепицей утверждение, будто Лимас сыграл роль подсадной утки: инициатива его вербовки полностью исходила от нас, а фрагментарные, но крайне важные показания Лимаса стали лишь окончательным доказательством в длинной цепочке улик, собранных за последние три года.

Перед вами все материалы этого дела, изложенные в письменном виде. Мне лишь остается дать пояснения к фактам, которые вам уже известны.