Если желали почтить меня и свой род – вы это сделали. Мое чувство собственного достоинства не нуждается в большем, и я не потерплю ни того, чтобы некоторые втолкнули вас в эту жизнь, – он глянул на Инэверу, – ни того, чтобы вы убежали в нее от других. – Он стрельнул глазами в сторону Асома. – А потому я спрашиваю: действительно ли вы этого хотите?

Обе женщины незамедлительно кивнули:

– Да, дядя.

– Подумайте хорошенько, – предупредил Джардир. – Если возьметесь за копья, ваша жизнь изменится навсегда. Возможно, вы смотрите на шарумов и видите только излишества, которые им дозволены, но за эти льготы приходится дорого платить. В ночи есть слава, но и боль, и потери. Кровь и жертва. Кошмары станут преследовать вас во сне и наяву.

Женщины кивнули, но он продолжил:

– Вам будет труднее, чем мужчинам. Шарумы-мужчины сочтут вас слабыми и не захотят подчиняться вашим приказам. Вам бросят вызов, и придется быть дважды бойцами по сравнению с вашими завенами мужского пола до тех пор, пока не заслужите их уважение. Если мужчины не решатся ударить вас, то лишь потому, что убоятся меня, а не из уважения к вам.

Ашия подняла взгляд:

– Я всегда знала, что Эверам уготовил мне особый путь, отличный от пути твоих дочерей. Теперь, когда побывала в ночи, я поняла. Если я позорю мужа, тогда расторгни наш союз, чтобы он нашел более достойную дживах ка. Мне суждено умереть на когтях алагай.

Шанвах кивнула, взяла Ашию за руку, и из окна на них пал первый луч солнца.

– На когтях алагай.

«Сегодня ночью ты приобретешь воинов, – сказала Инэвера, – но потеряешь других днем». Но что это значило? Он должен отказать им? Или его люди взбунтуются, не пожелают сражаться бок о бок с женщинами?

Джардир встряхнул головой. То же самое было сказано, когда он сделал шарумами хаффитов. Сейчас эти люди доблестно служат ему. Нет, он не откажется от воинов по личному произволу. Ребенком ему было нестерпимо взирать на позорное обращение, которому подвергалась его мать, не имевшая мужчины, способного за нее заступиться. Его ужасало, что и он умрет, а сестер заберут местные дама и продадут как дживах’шарум.

Джардир окинул взором двор:

– Я не хочу делать из женщин бойцов, но Шарак Ка близко, и я не откажу тем, кто сделает этот выбор. Каджи запретил женщинам копья, но у первого Избавителя была миллионная армия. У меня ее нет, но придется воевать ту же войну. – Он указал на коленопреклоненных женщин Копьем Каджи. – Нарекаю вас кай’шарум’тинг.

Кадживах завыла.

– Святой отец, – заговорил Асом, – если моя дживах ка ни во что не ставит данные мне обеты, я прошу развести нас сейчас же, как она просит.

Ашан ожесточенно взглянул на Асома. Союз дочери Ашана с сыном Ахмана укрепил связи между их семьями, и они потеряют лицо, будучи отсечены.

– Нет, – отказал Джардир. – Ты и моя племянница поклялись перед Эверамом, и я не позволю вам отречься. Она остается твоей дживах ка, а ты не запретишь ей общаться с юным Каджи. Сыну нужна мать.

– Значит, отныне мои внучки станут каждую ночь выходить на алагай’шарак? – негодующе осведомилась Кадживах.

– Это не обязательно, – вмешалась Инэвера.

Кадживах потрясенно уставилась на нее:

– Что ты имеешь в виду?

– У многих дама есть личная охрана – шарумы, которых призывают на алагай’шарак только в Ущерб. Если это порадует моего достопочтенного мужа, я возьму их в качестве таковых.

Джардир чуть заметно кивнул, и ему не понадобилось смотреть на ее ауру, чтобы знать: к жене вернулось чувство удовлетворения.

– Даже в Ущерб ошибочно пускать их на передовую, – заметил Асом. – Они будут отвлекать мужчин, которым нужно смотреть только вперед.

– Мои воины научатся приспосабливаться, – отозвался Джардир, хотя понимал, что задача не из легких.

– Возможно, – кивнул Асом. – Но так ли нужен этот урок, когда по земле шастает Алагай Ка?

Джардир поджал губы.

– Нет, – произнес он в конце концов. – Я не знаю, что принесет новая луна, и нынче не то время, чтобы насаждать перемены.

Асом ухмыльнулся, радуясь маленькой победе.

– Но то же самое относится и к дама, – сказал Джардир.

Глаза Асома расширились самую малость.

– Что?

– Без дама Дар Эверама сорвется в хаос. А потому я не рискну тобой в Ущерб, пока не пойму с чем мы ежемесячно сталкиваемся. С новой луной можешь присоединиться к жене и матери в подземном дворце.

Джайан подавил смешок, но недостаточно удачно, чтобы не услыхал брат.

«Осторожнее, муж мой, – подумала Инэвера, наблюдая за пикировкой Ахмана с Асомом. – Он все-таки твой сын, и у него есть гордость».

К счастью, взаимное сверление взглядами пресеклось шумом в дверях. В зал прорвался одинокий шарум. Он был измучен, черные одежды – в грязи, и от него воняло. Инэвера учуяла это через все помещение.

Воин упер копье в пол и пал на одно колено перед Троном черепов:

– Шар’дама ка, я принес срочное донесение от твоей первой дочери, святой Аманвах.

Ахман кивнул:

– Гилан асу Фахкин, если не путаю? Тебя послали на север охранять караван госпожи Лиши. Что случилось? Живы и здоровы ли моя дочь и суженая?

«Суженая».

Даже сейчас слово ужалило Инэверу.

– У обеих все было благополучно, когда я их покидал, Избавитель, – ответил воин, – но между ними произошел… раздор.

– Что за раздор? – нетерпеливо спросил Ахман.

Гилан мотнул головой:

– Я не знаю, но, думаю, все изложено в письме святой дочери. – Он поднял маленький свиток, запечатанный воском.

Ахман кивнул и подал Шанджату знак взять письмо. Шанджат был кай Гилана, но тем не менее воин вскочил на ноги и отпрянул.

– Что это значит? – спросил Ахман.

– Святая дочь взяла с меня клятву, шар’дама ка, отдать письмо лично вам в руки и никак иначе, – ответил Гилан.

Ахман поманил его к себе. Гилан взбежал по ступеням и снова упал на колено, едва достиг цели. Когда Ахман брал письмо, он опустил глаза. Заговорил тихо – так, что услышали только Ахман с Инэверой.

– Я скажу устно, Избавитель. По ее собственному признанию, госпожа Лиша отравила меня, чтобы не дать до тебя добраться.

– Блеф, – отрезал Ахман.

Молодой шарум покачал головой:

– Прости, Избавитель, но нет. Через два дня я начал слабеть. На третий упал с коня и пролежал несколько часов в ожидании смерти.

– Как ты выжил? – спросила Инэвера.

Шарум поклонился ей.

– Наступала ночь, Дамаджах, и я решил, что лучше умереть на когтях алагай, чем лежать в грязи и терять силы от женского яда.

Ахман кивнул:

– У тебя сердце истинного шарума, Гилан асу