На лице Касима появилось выражение растерянности:

– Тебя хотя бы есть куда отослать.

Флинн почувствовала, как на глаза набежали слёзы, хотя плакать ей вовсе не хотелось.

– У тебя же тоже есть дом! И ещё какой! – воскликнула она, показав на железную дверь в соседний вагон. – Твой дом здесь! Здесь, во Всемирном экспрессе! «Если бы только у меня был билет! – подумала она. – Тогда всё было бы хорошо».

Ожидая, что в тот же вечер её выгонят вон, Флинн за несколько минут до восьми вошла в неброского вида тёмный вагон, где проходили занятия по предмету «Стратегия и безопасность».

Преподаватель, толстяк Ракотобе Лаламби, уже был на месте и неуклюже протискивался между рядами столов, чтобы каждому положить маленький толстый справочник «Павлины. Советы, как вернее вам расправить веером хвост». За ним, сопя, следовал его пёс Брут.

Флинн села рядом с Пегс и, положив в парту свой коричневый блокнот, стала листать справочник. Он представлял собой сборник высказываний, которые, очевидно, все принадлежали бывшим павлинам. Она наобум открыла какую-то страницу и прочла цитату из Кэтрин Мэнсфилд[15]:

«Рискуй чем-нибудь! Пусть мнение других людей тебя не волнует. Делай то, что даётся тебе труднее всего: действуй по зову сердца. Будь настоящим!»

– Легко сказать, – пробормотала Флинн, листая дальше.

– Этот сборник составил сам Ракотобе, – сказала Пегс, роясь в сумке в поисках альбома для зарисовок. – Видишь? На последней странице написано «Издательство «Мопс». Это он и есть. – Она широко улыбнулась.

В отличие от вагонов «Героизм» и «Поведение» парты у Ракотобе выглядели старомодными старичками. Флинн рассеянно водила пальцем по всем штрихам и словам, нацарапанным в столе, за которым она сидела. Некоторые зарубки на поверхности стола были такими тёмными и глубокими, что их наверняка вырезали много десятков лет назад.

– Видишь, сколько поколений до нас умирали от скуки на занятиях Ракотобе, – сказала Пегс, показав на вырезанные на поверхности стола сердца и фразы типа «Заберите меня отсюда!», и с размаху швырнула на них свой альбом для эскизов. – Ракотобе можешь не бояться. Он всё время говорит, и при этом можно делать всё что угодно. Даже Касим чаще всего смирный.

Флинн не представляла себе Касима примерным учеником, но, взглянув в его сторону, увидела, что он, посадив на колени Брута, с интересом листал справочник. Он не поднял голову, даже когда прозвучал гонг к началу занятий.

Ракотобе Лаламби, пыхтя, опустился за учительский стол. Флинн напряжённо ждала. Немного уверенности ей бы сегодня очень не помешало. Но довольно скоро ей стало казаться, что Ракотобе Лаламби давал урок для будущих революционеров. Говоря о речах исторической важности, он имел склонность громоподобно повышать голос, а границы стран на потолке у него в вагоне каждую секунду принимали новые очертания, наблюдать за чем было примерно так же увлекательно, как за созданием мандалы.

Очень скоро мысли Флинн уплыли далеко за пределы вагона. Теперь путь Всемирного экспресса пролегал мимо тёмно-синих озёр и по-осеннему пёстрых холмов, и одиноких домиков, из печных труб которых поднимался узкий дымок. Флинн ощущала ритмичное покачивание поезда, слышала тихое постукивание в оконные стёкла мелкого осеннего дождика, снова и снова поглаживая пальцами бледную надпись на столе, которая, казалось, была вырезана совсем недавно, и почти заснула, как вдруг внезапно её пальцы застыли у этой надписи.

Её охватило волнение. Эти линии… не может быть!

Не в силах отвести глаз от старого стола, Флинн прочла: «Смелей вперёд, ничего не страшись!» Сердце колотилось где-то в горле, прямо над ним застрял большой ком.

– Это слова Йонте, – прошептала она и испугалась собственного тонкого голоса. Но Ракотобе не обратил на неё ни малейшего внимания. – Я узнала его почерк, – сказала Флинн, повернувшись к Пегс. – А ещё… – Она с трудом подавила ком в горле. Здесь, на этом самом месте, почти два года назад сидел Йонте. И думал о том же, о чём думает и она: «Смелей вперёд, ничего не страшись!» Ведь он всегда так говорил. Так, словно они с Флинн в их прежней жизни всегда были первопроходцами, а не ковыляли вдогонку за остальным миром.

Флинн боялась исследовать старый сарай, и тогда Йонте сказал ей: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

Однажды Флинн осознала, что Дом благоденствия фройляйн Шлехтфельдс похож на тюрьму, и он сказал ей: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

И когда Йонте признался Флинн, что ожидает от жизни большего – больше приключений, больше счастья, больше смысла, – то сам себя громко подбодрил: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

Пегс сделала большие глаза:

– Твой сводный брат вырезал что-то на этом столе?! – Она произнесла это с неодобрением, смешанным с восхищением. – Это наверняка не случайность.

Флинн недоверчиво покачала головой.

– Ты думаешь, он оставил эту надпись для меня? – срывающимся голосом спросила она.

– Ну, явно не для меня, – пожала плечами Пегс. – Ведь это так же, как с открыткой, разве нет? Будто он хотел, чтобы…

– …чтобы я пошла вслед за ним, – тихо закончила Флинн её мысль. Теперь она вообще была не в состоянии сосредоточиться на том, что рассказывал Ракотобе. Сердце её билось в такт движению поезда, на душе было неспокойно. Эти вырезанные слова были посланием из прошлого, но здесь и сейчас они дали Флинн то, в чём она так нуждалась: уверенность.

Когда гонг наконец оповестил об окончании занятий, даже от стола Гарабины за спиной у Флинн послышался тихий зевок. Пегс с довольным лицом наводила порядок в своих набросках. Касим, впервые за несколько часов отложив в сторону книжку Ракотобе, отёр с формы слюни Брута.

– У меня такое чувство, будто я что-то упустила, – призналась Флинн, имея в виду занятие Ракотобе. Она шла вслед за Пегс и Касимом к столовой.

– Да, несколько часов жизни, – сказала Пегс, зажав под мышкой свои наброски.

Касим открыл перед ними дверь в столовую.

– Хорошо тебе говорить, Хафельман, – сказал он, выразив то, о чём думала и Флинн. – В конце концов, у тебя уверенности выше крыши.

На лице Пегс появилось довольное выражение, и Флинн так и не поняла, что его вызвало – слова Касима или меню сегодняшнего обеда (шашлычки из паприки на гриле).

Проведя ночь почти без сна и толком ничего не съев за завтраком, все трое наелись до отвала и, переутомлённые, провели часы самостоятельных занятий в полудрёме, хотя бледное осеннее солнце, прогревая вагон, пыталось поднять им настроение.

Когда Флинн около пяти часов вечера вошла в чайный бар, Даниэль уже был там. В эту минуту он как раз наливал чай. Расписанный розами чайник в его руках явно знавал лучшие времена.