Братья Фаизы были не дураки. Я обнаружил, что они наняли человека наблюдать за черным ходом многоквартирного дома, в котором жил Пол. Задний вход находился рядом со зданием, на которое Пол должен был перепрыгнуть. Как бы то ни было, я ушел и вернулся примерно без четверти двенадцать. Один из братьев Фаизы занял позицию перед домом Пола. Когда я вошел в соседнее здание – все в той же в джеллабе с капюшоном, надвинутым на лицо, – управляющий сообщил, что их человек по-прежнему охраняет черный ход. Я поднялся на крышу. Даже тридцать лет назад мне было не просто преодолеть подъем в десять этажей. Пол уже стоял на соседней крыше, со страхом таращась на расщелину между двумя зданиями. Он боялся прыгать и от ужаса прирос к месту. Мне пришлось подать ему сигнал зажигалкой. Он не шелохнулся, и тогда, помнится, я прошипел ему: «Здесь всего один метр. Не прыгнешь – приговоришь себя к рабскому супружеству с женщиной, которая зароет в землю твой талант, твое дарование. Стой на месте – и ты умрешь. Либо прыгай – и будешь жить».

Конечно, он прыгнул. Правда, при приземлении умудрился подвернуть ногу, что несколько усложнило наш спуск с десятого этажа. Но в конце концов мы спустились. Управляющий вывел нас коридорами к заднему выходу. Перед тем как выйти на улицу, Пол надел джеллабу, которую я принес. Опираясь на мое плечо, он вышел в заднюю дверь и заковылял прямо мимо соглядатая, приставленного братьями Фанзы следить за тем, чтобы ее любовник-американец не сбежал. Тот, заметив, что Пол хромает, взял его под руку с другой стороны и помог дойти до того места, где я припарковал свой разбитый «пежо». Пол, к его чести, несмотря на дикую боль, не издал ни звука. И так глубоко спрятал лицо в капюшоне, что полностью сошел за местного. Соглядатай спросил меня, почему Пол хромает. Я объяснил, что он глухонемой и стал жертвой бандитов. К счастью, этот соглядатай, не чуждый сострадания к страждущим и убогим, оказался настолько глуп, что поверил в выдуманную мной нелепую историю. Даже на прощание пожелал нам обоим удачи.

Я знал, что отец Фанзы, имевший связи, благодаря своей должности в марокканском Центробанке, наверняка выставил наблюдателей в аэропорту, во всяком случае, позаботился о том, чтобы Пол не смог сесть в самолет, улетавший в Штаты. Поэтому я шесть часов вез его до Танжера – а в ту пору автострад не было – и там посадил его на паром, в шесть утра отплывавший в Малагу. Даже снабдил его песетами, чтобы он мог показать свою лодыжку врачу, снять на ночь номер в гостинице и купить билет на поезд до Мадрида… А потом… – Бен Хассан щелкнул пальцами. – Оп! И Пол Лейен исчез из моей жизни.

– Но он же наверняка связался с вами по возвращении в Штаты? – спросила я.

Бен Хассан покачал головой.

– Он возместил вам затраты?

Бен Хассан покачал головой.

– Что произошло, когда родился ребенок?

– Что произошло? Фаиза испила всю чашу позора матери-одиночки. Ей на несколько лет запретили работать в lycée, и она с трудом сводила концы с концами, занимаясь репетиторством и даже работая уборщицей в чужих домах, поскольку почти все родственники от нее отреклись.

– Наверно, она пыталась связаться с Полом.

– Пыталась. Но тщетно. Вместе с отцом они пришли в американское посольство и потребовали от них содействия – чтобы Пола экстрадировали в Марокко, где бы он стал жить с ней одной семьей. Американский консул сказал, что они могут найти в Америке адвоката, который отыщет мистера Лейена и обяжет выплачивать деньги на ребенка, но заставить его вернуться они не в состоянии. Фаиза писала ему несколько раз, посылала фотографии маленькой дочери, но Пол хранил молчание. Даже когда я написал ему, после того…

Бен Хассан взял бокал с вином, залпом осушил его и снова наполнил.

– После чего? – спросила я.

– Отец Фаизы пришел в ярость, – помедлив, продолжил Бен Хассан, – когда узнал, что Полу удалось выскользнуть из дома незамеченным. Он обрушил свой гнев на сыновей, а те, в свою очередь, избили несчастного бедолагу, которого наняли охранять черный ход. Так его отдубасили, что он несколько месяцев пролежал в больнице. Потом, по приказу отца, взялись за управляющего соседним зданием и выяснили у него, кто помог бежать их зятю. Управляющий назвал мое имя. В тот же вечер они отловили меня, когда я выходил из École des Beaux-Arts. Затащили в глухой закоулок и молотком раздробили мне все пальцы.

– Вы серьезно? – прошептала я в ошеломлении. – Неужели?

Бен Хассан поднял ладонь:

– Размозжили все пальцы до единого. Всмятку. Ни одной косточки не уцелело. Боль была до того дикая, что я потерял сознание. Несколько часов спустя меня нашел дворник. Слава богу, он побежал в колледж, нашел двух моих коллег, которые еще были на работе – проводили занятия с вечерней сменой. Они вызвали полицию и pompiers[102] и вместе со мной поехали в больницу. И слава богу, что поехали. Дежурный врач, увидев, в каком ужасном состоянии мои пальцы, собрался их ампутировать. Мои коллеги – оба художники – настояли на том, чтобы врач не принимал опрометчивых решений. Но все равно пальцы были до того изувечены, что я больше года проходил с гипсом на обеих руках. Мне повезло. Нашелся один хирург-ортопед из Франции. Он решил сменить обстановку, и его на три года откомандировали сюда, в одну из крупных больниц Касабланки. Мой случай его заинтересовал, и он убедил меня согласиться на серию экспериментальных операций по реконструкции кистей. Всего я перенес десять операций, после которых последовал трехгодичный курс физиотерапии. Тем негодяям понадобилось всего две-три минуты, чтобы уничтожить мои руки, а я потом лечился более трех лет – мучительные операции, восстановление функций кистей, – чтобы снова научиться держать ручку.

Я не знала, что на это сказать. Разве только:

– Пол знал, какую цену вы заплатили за то, что помогли ему бежать?

– Я ему написал. Точнее, надиктовал письмо, поскольку после нападения прошло всего два месяца. Объяснил, какая беда со мной приключилась из-за того, что я отвез его в Танжер. Я не просил ни денег, ни вознаграждения. Просто хотел, чтобы он знал о том, что произошло, что эти ублюдки сотворили со мной.

– Что ответил Пол?

Бен Хассан снова потянулся за вином, и я впервые заметила, что ему стоит немалых усилий взять бокал за ножку и что пальцы у него не столько толстые, сколько деформированные.

Он отпил большой глоток вина. Я видела, что он пытается сохранить самообладание, обуздать кипящий в нем гнев.

– Ответом Пола было… молчание. Через пару месяцев я отправил ему еще одно письмо. И несколько наших общих друзей-коллег из школы пытались сообщить ему про меня. И Фаиза – к ее чести, после того «инцидента» она отреклась от братьев и отца – неоднократно пыталась связаться с ним, умоляя его хотя бы написать мне… Но он упорно молчал.

– Ее братья и отец понесли наказание?

– Полиция арестовала всех троих. Но у папы имелись связи. Состоялся суд, на котором братья заявили, что набросились на меня после того, как я попытался пристать к одному из них. Поскольку дело было в 1980-х, суд принял заявление о гомосексуальных приставаниях в качестве реабилитирующего довода. Мы с ними достигли мирового соглашения во внесудебном порядке, они обязались выплатить мне сто тысяч дирхамов…