– Спешки никакой нет, папа. Гавайи никогда не возглавляли список моих приоритетов.

– Если захочешь в следующем семестре перевестись в Колумбию[109]…

– Папа, в Миннесоте мне предложили полную стипендию.

– Ты меня без ножа режешь, Робин. Моя малышка достойна учиться в любом университете Лиги плюща, а ей пришлось согласиться на заштатный вуз, потому что ее непутевый папаша не в состоянии оплатить ее обучение.

– Не думай об этом. Ты замечательный отец.

– Я не заслуживаю твоей доброты.

Связь прервалась. Поскольку этот разговор имел место в 1993 году, до эры мобильных телефонов, я не могла узнать, с какого номера звонил отец. А сам он так и не перезвонил, хотя я целый час ждала у телефона в общежитии, надеясь, что нам с отцом удастся договорить.

Ждала я тщетно.

Мне позвонили лишь в шесть часов утра. Это была мама. И голос у нее был до того глухой, что я с трудом разобрала слова:

– Вчера вечером умер твой отец.

Помнится, меня обволокла звенящая тишина, в которой потонули даже все периферийные шумы.

– У него случился сердечный приступ после того, как он проиграл в кости пять тысяч.

Это ей сообщила полиция Лас-Вегаса. Отец всю ночь выигрывал, а потом поставил все фишки на один бросок. И проиграл. На этот раз он не перенес удара собственного самовредительства, который оказался слишком тяжелым даже для его психики. Сердце отца не выдержало, и он умер. С тех пор я сотни, тысячи раз и так и этак прокручивала в голове ту картину, сложившуюся в моем воображении из тех кратких подробностей, которые сердито поведала мне мама. Меня захлестнуло горе – казалось, я теперь одна в целом свете, – которое отчасти подпитывал упрек, еще долгие месяцы, годы непрерывно звучавший у меня в ушах; надрывный вопль души, который, если честно, никогда не затихал: Ты была обязана его спасти.

Значит, и теперь мною движет то же чувство вины? И чего же я пытаюсь добиться: ищу возможность искупить вину? Неужели я каким-то образом убедила себя, что – несмотря на страшное предательство, на осознание того, что меня обманули, – мне все равно необходимо уберечь мужа от опасности, чтобы загладить вину перед своим катастрофически беспечным любящим отцом, который один только и дарил меня любовью, пока в мою жизнь не вошел Пол Лейен? Возможно ли, что я наконец-то обрету хоть какой-то покой, если теперь сделаю то, чего не сумела сделать в свое время, потому что была слишком молода и не искушена в жизни: заставлю его сойти с тропы, которая ведет в пропасть? Поэтому сейчас я сижу в номере убогого дешевого отеля – одна, обессиленная, на грани отчаяния – и, с трудом ворочая извилинами воспаленного мозга, думаю, как мне отыскать Пола и разрулить эту безнадежную ситуацию?

Я сумею найти выход. Я должна найти выход. Я найду выход.

Веки мои отяжелели. Потом темнота, несколько часов глубокого забытья, затем громкий стук в дверь. Я быстро приняла душ и ровно в половине пятого села в такси и поехала в аэропорт. Ночная Касабланка оставалась таким же чужим безликим городом, каким сегодня я его уже немного видела, городом, застроенным уродливыми современными сооружениями.

В аэропорту, получив посадочный талон, я подошла к билетной кассе «Ройял Эр Марок», где меня уведомили, что мой перебронированный билет до Нью-Йорка пропадет, если сегодня я не вылечу в Америку предусмотренным расписанием рейсом.

– Но я уже меняла билет, – указала я. – Пожалуйста, перебронируйте еще раз.

– Билет вам перебронировали в исключительном порядке, кто-то из начальства, – ответил кассир. – Попробуйте связаться с ним до отправления самолета в полдень, может быть, он сумеет еще раз в исключительном порядке поменять вам билет на другой рейс. Больше ничем не могу вам помочь, madame. Примите мои извинения.

Рейс на юг осуществлял маленький турбовинтовой самолет всего на тридцать мест. Всходило солнце, когда мы поднялись в воздух. Поскольку летели мы на низкой высоте, вид из иллюминатора открывался более чем интригующий. Особенно когда через двадцать минут мы миновали Марракеш и под нами выросли гребни Атласских гор. Настоящие суровые альпийские пики, скалистые, часто перерезаемые дорогами с крутыми подъемами и спусками. Между ними – восхитительные долины и селения, льнущие почти к отвесным склонам. Одну вершину даже венчал снег.

А потом, откуда ни возьмись, пески. Словно кто-то щелкнул топологическим переключателем, переместив нас из местности с изрезанным рельефом в мир бескрайней засушливости. Пески были не белые, а цвета блеклой красной охры. И перекатывались, как некие странные волны разнообразных форм и высоты. Дюны, алые в лучах восходящего солнца. Пески, простирающиеся в бесконечность. Пески, которые могли похоронить вас с равнодушной беспощадностью. Необъятное море песка, какого я даже мельком не видела прежде. Легендарное царство, известное на весь белый свет, в котором большинство обитателей нашей планеты никогда не бывали. Абсолютно пустынное пространство. Сахара.

Мы шли на посадку, пролетая над зданиями, которые чем-то напоминали картины походов французского Иностранного легиона 1930-х годов. Сразу же за ними лежали пески – агрессивная первобытная стихия, подступавшая к самым границам города. Несмотря на тревогу, на напряжение, на страх того, что ждало меня впереди, впервые увидев Сахару, я замерла от восхищения.

В аэровокзале, здании военного стиля послевоенных лет, было жарко, летали мухи. В зале прибытия я увидела справочное бюро. За стойкой сидела молодая женщина в хиджабе. Я назвала отель. Она его знала и сказала, что до него очень быстро можно доехать на такси. Я также показала ей листочек, на котором Бен Хассан написал адрес Фаизы. Молодая женщина достала карту Уарзазата, отметила на ней отель, про который я спрашивала, и желтым маркером обозначила маршрут до дома Фаизы. Пять минут пешком, добавила она.

– Больше тридцати дирхамов за такси не платите, – предупредила она. – Если таксист не согласится, пригрозите, что пожалуетесь на него мне, Фатиме. Он меня знает. И все остальные тоже.

Как ни странно, таксист согласился на тридцать дирхамов, не торгуясь. А отель «Оазис» действительно находился очень близко, чуть в стороне от широкой главной улицы, которая в столь ранний час, казалось, еще только просыпалась. Я рассматривала местную архитектуру, апатичных людей в кафе, знойное марево. Кондиционер в такси не работал, а, если верить показаниям на приборной панели, температура достигала сорока трех градусов по Цельсию. К тому времени, когда мы доехали до отеля – по сути, за каких-то пару минут, – легкая одежда, что была на мне, взмокла от пота.

«Оазис» на первый взгляд такой же, как наш отель в Эс-Сувейре, только чуть более обшарпанный. В вестибюле, по крайней мере, было прохладно, и грузная женщина за стойкой регистрации встретила меня приветливо. Когда я объяснила, что я – супруга Пола Лейена, она плотно сжала губы.