– Потому что у тебя всегда идеально. Ты иначе не умеешь.

– Это неправда.

Агент Лакост видела, что Веронике приятны его слова. Но кажется, было и что-то еще? Что-то в то мгновение, когда ложка коснулась его губ? Даже она почувствовала это. Интимность.

Правда, кулинария – дело интимное. Акт творческий и художественный. Сама Лакост не питала любви к кулинарии, но знала, насколько чувственным может быть это занятие. И у нее создалось впечатление, что она присутствовала при очень интимном, очень частном мгновении.

Она посмотрела на шеф-повара новыми глазами.

Та возвышалась над своими молодыми помощниками, пряча под фартуком мощный торс, делавший ее движения неуклюжими до такой степени, словно ее тело и не принадлежало ей. На ней были скромные туфли на резиновой подошве, простая юбка и очень строгая блузка. Седые волосы были обрезаны куда менее аккуратно, чем морковка. Вероника Ланглуа не пользовалась косметикой и выглядела на шестьдесят, может, чуть больше. А ее голос напоминал сирену, подающую сигналы судам во время тумана.

Но было в ней что-то неуловимо притягательное. Изабель Лакост ощущала это. Не то чтобы у нее возникало желание лечь с шеф-поваром в постель или облизать ее ложку. Но ей не хотелось уходить с кухни, из этого маленького мирка, созданного Вероникой Ланглуа. В этой женщине было что-то освежающее, возможно, потому, что она, казалось, совершенно не замечала своего тела, лица, своей громоздкости.

Мадам Дюбуа была ее полной противоположностью. Мягкая, невозмутимая, утонченная, изысканно одетая даже в этой квебекской глуши.

Но вот что объединяло этих двух женщин, так это искренность.

А у Вероники Ланглуа имелось еще одно качество, подумала Лакост, глядя, как та вежливо, но непререкаемо поправляет одну из своих молодых помощниц. Она создавала ощущение спокойствия и порядка. Она излучала дружелюбие.

Молодых ребят тянуло к ней, как и Пьера Патенода, и даже саму хозяйку, мадам Дюбуа.

– Это обязательство моего покойного мужа, – сообщила мадам Дюбуа. – Молодым человеком он много ездил по Канаде и подрабатывал в отелях. Это единственная работа, которую может получить не имеющий профессии молодой человек. И к тому же он не говорил по-английски. Но, вернувшись в Квебек, он уже прекрасно владел этим языком. Правда, сильный акцент у него оставался до конца жизни. Он был всегда благодарен владельцам отелей за терпение, с каким они обучали его профессии, и за язык. С тех пор он мечтал обзавестись собственной гостиницей и делать для молодых людей то, что когда-то делали для него.

«Вот и еще одна изюминка „Усадьбы“», – подумала Лакост.

Гостиница была полна подозреваемых, полна Морроу, раздраженных и хранящих молчание. Но, кроме того, она была наполнена облегчением. Словно старый дом сделал глубокий вздох. Гости расслаблялись, а молодые люди, нанимаясь на работу, которая могла оказаться мучением, неожиданно обретали дом. «Охотничья усадьба» была построена из дерева, но держалась на чувстве благодарности – этом мощном защитном материале от буйства стихий. Она была наполнена сменяющими друг друга молодыми людьми, которые обучались французскому, учились заправлять кровати, готовить соусы и ремонтировать каноэ. Они вырастали и возвращались в свои провинции – Остров принца Эдуарда, Альберту, в иные части Канады, но несли в сердце любовь к Квебеку.

– Значит, весь ваш персонал – англичане? – спросила агент Лакост.

Она обратила внимание, что те, с кем она уже успела поговорить, были англичанами, хотя некоторые из них уверенно разговаривали с ней по-французски.

– Почти все, – ответил Пьер. – Диана, та, что у раковины, с Ньюфаундленда, а Элиот, один из официантов, из Британской Колумбии. Большинство, конечно, из Онтарио – это ближе всего. У нас даже есть несколько человек из Англии и Америки. Многие из них – братья и сестры тех ребят, что работали у нас прежде.

Шеф-повар Вероника разлила холодный чай в высокие стаканы и первый дала Патеноду, чуть прикоснувшись пальцами к его руке, что было совершенно излишне и явно осталось незамеченным со стороны метрдотеля. Но не прошло мимо глаз агента Лакост.

– Теперь уже приезжают сыновья и дочери, – сказала мадам Дюбуа, умело выхватывая увядший львиный зев из букета на столе.

– Родители знают, что мы позаботимся об их детях, – подхватил метрдотель.

И замолчал, вспоминая события прошедшего дня. Он вспомнил, как Коллин из Нью-Брансуика стояла под дождем, закрыв простоватое лицо большими мокрыми руками. Пьер знал, что ее плач будет преследовать его всю жизнь. Один из его работников, один из его ребят охвачен ужасом. Он чувствовал свою ответственность, хотя предупредить случившееся никак не мог.

– Как давно вы здесь работаете? – спросила Пьера агент Лакост.

– Двадцать лет, – ответил он.

– Круглая цифра, – заметила Лакост. – Мне нужна точная.

Метрдотель задумался.

– Я приехал, когда окончил школу. Началось это как летняя работа, но она так и не закончилась.

Он улыбнулся. Лакост поняла, что за все время их общения он сделал это впервые. Он всегда выглядел таким серьезным. Правда, она знала его всего несколько часов, причем после того, как в гостинице был жестоко убит один из постояльцев. Поводов для веселья у него не было. И тем не менее вот теперь он улыбнулся.

Улыбка была обаятельная, без какой-либо искусственности. Лакост не назвала бы его привлекательным мужчиной – на такого не обратишь внимания на вечеринке, не заметишь его в дальнем конце комнаты. Он был среднего роста, стройным, приятным, даже изящным. Умел себя держать, словно родился метрдотелем или мультимиллионером.

Была в нем какая-то легкость. Она понимала, что это взрослый человек. Не ребенок во взрослых одеждах, как многие мужчины, которых она знала. Перед ней был зрелый мужчина. Рядом с ним можно было расслабиться. Он руководил «Усадьбой» так же, как старший инспектор Гамаш руководил своим отделом. В «Охотничьей усадьбе» царили порядок, спокойствие и тепло, которое излучали эти три взрослых человека, влияя на молодых взрослых, приезжавших сюда на работу. Лакост знала, что у этих людей они научаются не только другому языку. Так же, как и она черпала у старшего инспектора не только знания, необходимые сыщику.

– Так когда вы сюда приехали? – повторила она свой вопрос.

– Двадцать четыре года назад.

Эта цифра поразила ее.

– Приблизительно в это же время сюда приехала и шеф-повар.

– Неужели?

– Вы были знакомы до приезда сюда? – спросила Лакост у метрдотеля.

– С кем? С мадам Дюбуа?

– Нет, с шеф-поваром Вероникой.

– С Вероникой?

У него был озадаченный вид, и агент Лакост вдруг все поняла. Она бросила взгляд на Веронику – крупную, мощную, с быстрыми, умелыми руками.

Ее сердце сжалось от сочувствия. Давно ли шеф-повар испытывает это? Неужели она прожила почти четверть века в этом бревенчатом доме на берегу озера Массавипи рядом с человеком, который не отвечает ей взаимностью? Как это может сказаться на характере? И что случилось с любовью, столь протяженной во времени и в такой изоляции от мира? Не преобразуется ли она в нечто иное?