Она придвинула лицо к его лицу и засмеялась, изображая удивление:

— Да, стихи, героиновые стихи.

Глядя в ее глаза, он вдруг ощутил полное доверие к ней. Какой бы ни была расплата, ему теперь было все равно.

Он соскочил с кровати и подошел к телефонному столику. На нем виднелись следы порошка, валялись трубочки; пакет с героином лежал возле телефона.

— Это беспечность, — сказал он. — В торговле это называется «выложить на прилавок».

Вытерев стол и убрав пакет, он сел у телефона, подперев рукой голову.

— Не знаю, каковы у нас шансы. Не думаю, что слишком велики. Но я все-таки позвоню Эдди Пису.

— Делай, как считаешь нужным, — сказала Мардж.

* * *

Проку от адвоката оказалось мало.

Пышные седые волосы, окружавшие его плешь, доставали до плеч, придавая адвокату сходство с каким-нибудь безумным профессором-леваком с карикатуры в херстовских газетах. Когда Конверс рассказал о своих кухонных приключениях в мотеле, адвокат пожал плечами и расплылся в дурацкой улыбке. У Конверса создалось впечатление, что он не понравился адвокату и тому нет дела до его бед.

— Обычное дело, — сказал адвокат. — Так они и действуют.

Если, продолжал адвокат, Конверс желает обратиться в полицию, он, конечно, волен это делать, но полезнее было бы обратиться к другому адвокату, имеющему более тесные связи в офисе окружного прокурора. Еще он сказал, что Конверсу, разумеется, надо быть чрезвычайно осторожным — не следует соглашаться на встречи с незнакомыми людьми, и он должен сделать все возможное, чтобы обеспечить безопасность своего жилища и свою личную. Если его арестуют, напомнил адвокат, он имеет право на телефонный звонок.

Судя по всему, заметил адвокат, Конверс — приверженец крайнего индивидуализма, что и к лучшему, поскольку ему придется предпринять кое-какие сугубо индивидуальные действия, дабы удержаться на плаву.

Адвокат так и сказал: на плаву.

Конверс смазал ухо вазелином и замотал бинтом. Он шел по Ван-Несс-авеню, стараясь ни на кого не смотреть. Часть ночи он провалялся на полу в мотеле, остальную — дома, в Беркли, уснув под кошмарным рисунком в комнате Джейни. Утром отправился в редакцию «Пасифик» и проглотил пару таблеток торазина, которые одолжил у Дугласа Долтена. Тот держал торазин под рукой на случай приступа белой горячки и заявлял, что ему помогает.

В заторможенном состоянии Конверс как лунатик добрел до аквапарка и уселся на скамью среди тренирующихся вышибал и полуголых танцорок с солнечными рефлекторами, прикрепленными под подбородком. Некоторые из девушек были очень соблазнительны, и, глядя на них, он вспомнил сперва Чармиан, а потом Мардж. Он даже удивился, насколько девушки возбудили его. Но вскоре он почувствовал странное презрение к себе за возникшее в нем желание и к девушкам, которые так его возбудили, — но не разозлился ни на них, ни на себя. Он не способен был испытывать злость. Скоро, подумалось ему, он даже страх потеряет. Представить себе собственное бесстрашие было так же трудно, как будущее.

Отдохнув часок на лавочке, он решил пойти поговорить с Джун.

Ее дом представлял собой сооружение из металлических блоков пастельного цвета и был выстроен в виде клина, так что небольшие окна с обеих его сторон выходили на гавань. С одного угла был виден Алькатрас, с другого — башня Койт и мост Золотые Ворота. Обслуживающий персонал в холле, разряженный как гусары Санта-Аны[68], состоял в большинстве своем и вправду из мексиканцев.

Комната Джун находилась в дальнем конце душного, безукоризненно чистого коридора; над ее дверью торчал глазок телекамеры.

Довольно долго она отказывалась открывать ему, но, после того как он просунул под дверь свое красно-желтое удостоверение военного корреспондента, все же впустила.

— Почему не позвонил? — спросила Джун.

Это была веснушчатая блондинка с лицом постаревшего ребенка, одетая в вылинявшие джинсы в обтяжку и топик с вышитыми якорьками. Ее голос напоминал голоса телефонисток, которые отвечали в Бисмарке или Эдмонтоне, когда он неправильно набирал междугородный код.

— Есть еще какой-нибудь документ?

Он показал ей паспорт. В комнате был большой цветной телевизор, настроенный на сегодняшнюю игру «Гигантов»[69]; звук был выключен.

— И как только меня угораздило вляпаться во все это дерьмо?

Она взяла сигарету из пачки на телевизоре и закурила. Похоже, она была слегка пьяна или очень устала.

— Я так понял, что моя дочь какое-то время жила у тебя.

— С ней все в порядке?

— Надеюсь, — ответил Конверс. — Я ее не видел.

— Мы о ней хорошо заботились. Спроси Бендера.

Конверс подошел к выкрашенному в голубой цвет окну, из которого открывался вид на остров Сокровищ[70]и мост.

— Не знаешь, где Мардж?

Она раздраженно выкатила на него свои скандинавские васильковые глаза:

— Не дави на меня.

— Войди в мое положение, — сказал Конверс.

Джун помотала головой и отвернулась. Он увидел, что в квартире есть еще комната, и тоже с телевизором. На кровати, не снятая с плечиков, лежала бледно-голубая форма с летной эмблемой на нагрудном кармашке.

— Чем ты там занимался? — спросила она.

— Писал.

— Значит, ты вернулся, а жена кое-чем занимается. Невелика новость.

— Я бы так не сказал.

Она визгливо рассмеялась:

— Не будь обывателем, приятель. Учись жить с этим; есть вещи поважней, чем любовные дела.

— Любовные дела тут ни при чем, — сказал Конверс.

Она посмотрела на его перевязанное ухо:

— Ни при чем?

— Сперва жена пропала. Потом вчера кое-кто поджаривал меня над плитой.

Она загасила сигарету и, закрыв глаза, быстро мотнула головой:

— Меня это не касается, Джон. Пожалуйста, не дави на меня.

— Думаешь, я на тебя давлю? Это ты еще не сталкивалась с людьми, с которыми я столкнулся.