— Пожалуйста! — выдавил Конверс.

Смитти затолкал ему в рот конец полотенца; Данскин поглаживал его по шее.

Они это сделают, пронеслось в мозгу Конверса. В страхе он с такой силой стал вырываться, что им стоило немалых трудов удержать его. Тем не менее он как-то обжег руку. И еще раз. И еще.

Он завопил от боли, и они дали ему упасть на пол кухоньки. Он скрючился на линолеуме, как плод в утробе, зажав обожженную руку между ног.

— Я просто с ума схожу, — донесся голос из телевизора.

Они опять поставили его на ноги. Опять засунули полотенце в рот. И стали пригибать его голову к плите. Он пытался сопротивляться; пот наконец прорвался сквозь кожу и ручьями потек по телу.

— Когда я спрашиваю, где он, — сказал Джулс, — что я имею в виду?

— Герыч, — сказал Конверс, когда Смитти вытащил у него изо рта полотенце.

Даже страх не помог, Конверс снова поплыл, и, когда очнулся, перед ним были глаза Данскина. В мозгу пронеслось: «ясные глаза».

Данскин обнял его за плечи.

— Ура! — закричал Данскин. — Помогло!

Конверс не стряхнул руки Данскина. Он был благодарен, что его больше не мучат. Рука болела.

Секунду спустя его лицо снова было над плитой. Когда он попытался вырваться, его схватили за волосы.

— Вот как это происходит, — сказал Данскин. — Я иду по улице. Подхожу к лестнице у витрины магазина. Обхожу ее вокруг.

Кожу на лице Конверса неимоверно жгло. Он снова начал вырываться, они не давали ему поднять голову. Джулс взял его ладонями за щеки.

— Жжет?

Конверс кивнул. Данскин вытянул губы трубочкой, словно собираясь поцеловать его.

— Итак, я обхожу лестницу. Вдруг подходит этот парень. Я вижу, что на меня нацелена камера. Он говорит — здравствуйте, мол, сэр, вижу, вы ходите вокруг лестницы, не могли бы вы сказать, зачем вы это делаете? Тут я смекаю — ага! сегодня же пятница, тринадцатое число. Это телевизионщики. А парень — из той самой программы. Меня снимают для телевидения!

Конверс кивнул.

— И я отвечаю: мол, верю в приметы; так-то — классный ответ! Что за умный я парень! А этот шибздик с микрофоном говорит: не могли бы вы рассказать нам, в какие приметы вы верите? И что, вы думаете, тут случилось?

Смитти захихикал.

— Что? — спросил Конверс.

— Я ни хрена не смог сказать, ни слова. Язык отнялся. Тот недомерок смотрел на меня, словно я последний дурак. Как я взбесился!

Воспоминание как будто разозлило его, и он снова стал гнуть голову Конверса к плите.

— Пожалуйста, не надо! — в страхе завопил Конверс.

Они отдернули за волосы его голову от плиты.

— Так вот, прихожу я домой, — продолжил Данскин, — включаю ящик. Что такое? Поганые умники рассуждают о всяких приметах, в которые верят, а я стою и думаю, сколько всего забавного мог бы рассказать. Я так разозлился.

— Пожалуйста! — всхлипнул Конверс. Его слезы капали на плиту.

— Ты говоришь — герыч! Ну так где он?

— Клянусь, я сказал все, что знаю. Понятия не имею, где он. Никого не было дома, когда я вернулся.

В этот момент он, похоже, потерял сознание. Они поставили его на ноги.

— Это был его бифштекс, — сказала девушка на экране.

— Чего ты хочешь от меня, — спросил Кэри Грант, — чтобы я набил из него чучело?

— Отвечай мне просто и ясно, — сказал Данскин.

— Хорошо.

— Тебя зовут Джон Конверс, так?

— Да, — ответил Конверс.

— Твой отец был официантом, так?

— Да.

— Он был хороший человек?

— Он был очень хороший человек.

— Он был хороший официант?

Конверс судорожно сглотнул.

— В войну он был метрдотелем. Прилично заработал.

Неожиданно они стали орать на него:

— Ты соображаешь, где находишься, сволочь! Очнись!

— Я не знаю, где нахожусь.

— Ах не знаешь! — закричал Данскин. — Так я тебе сейчас покажу, поджарю тебе морду! Говори, где скэг!

— Клянусь, не знаю! — завопил Конверс. — Он у жены! А ее уже не было, когда я приехал!

Данскин похлопал его по спине:

— Тебе тридцать пять. Твой отец был официантом. Ты католик или протестант?

— Католик.

— Ходишь в церковь?

— Нет, — ответил Конверс. — Я больше в нее не верю.

— Ты веришь, что нужно говорить правду?

— Да, — сказал Конверс. — Верю.

— Ты нас боишься? — Данскин огладил его зад, словно он был женщиной.

— Конечно, — ответил Конверс.

— Где твоя жена?

Конверс в ужасе повернулся к нему.

— Клянусь… клянусь… я не знаю. Она пропала. — Слезы бежали по его щекам.

Смитти как будто смутился.

— Ты, козлина, мы можем неделю поджаривать тебе морду, — сказал он.

Данскин ласково спросил:

— Ты же не врешь, а, Джон? Ты же не врешь, чтобы спасти ее задницу?

— Что ты! Как я могу врать?

Данскин кивнул:

— Конечно не можешь. И если мы с тобой договоримся, если ты сможешь нам помочь, ты ведь поможешь, а, поможешь?

— Да, — ответил Конверс.

Они отпустили его. Он вышел из кухоньки и вернулся в комнату, где были разбросаны полотенца.

— Тут — пусто. — Данскин пожал плечами.

— Ничего у тебя не выйдет, малый, — донеслось из телевизора.

Конверс снова поплыл, когда в комнату ворвался обезумевший Смитти и принялся молотить его так, что Конверсу не удавалось упасть на пол. Он очнулся в ванной комнате, ноги скользили в собственной блевоте; Смитти толкнул его под душ, пиная его, ванну, стены. Он был вне себя оттого, что вода идет чуть теплая.

Но для Конверса она была даже слишком горяча. Его обожженной руке она была как кипяток. Он с трудом выбрался из ванны и, встретив град ударов Смитти, рухнул на грязный кафель.

Когда Смитти ушел, Конверс пополз к двери ванной. Он хотел закрыть ее, чтобы они его не видели.

— Наша страна — ваша страна, — сказали по телевизору.

Данскин выключил его. Смитти говорил по телефону. Он протянул трубку Джулсу:

— Это Антейл.

* * *

Еще только начало светать, но Хикс уже был в полной готовности. Присев на корточки возле дома, он в редеющей тьме увидел отблески голубых полицейских маячков на кромке дальней стены каньона. Пригнувшись, чтобы его не было видно на фоне светлеющего неба, он выбрался из тени дома. На шее у него висел бинокль, украденный на «Кора Си».