Мы часто ходили в лес по грибы и ягоды. Этот извечный обычай, кажется, стал частью жизненного уклада русских — все деревенские жители с увлечением собирали дары природы. В лесу — после жары в поле и пыли на улице — было сумрачно и прохладно. Здесь был типичный для России березовый лес, такой огромный, что в нем и заблудиться недолго. После того как однажды мне на руку вползла огромная сороконожка, я стал бояться искать грибы под опавшими листьями. Там, в лесу, действительно был русский дух, там Русью пахло. Стоило сойти с тропинки, как лес сразу казался первобытным и дремучим, полным таинственных теней и шепота, совсем иным, чем лес в Англии.

Древний самовар существовал на даче еще с отцовской юности, и я собирал для него сосновые шишки, хотя, чтобы развести настоящий огонь, их всегда оказывалось маловато. За чаем с домашним вареньем я расспрашивал дядю Сашу о войне и о его танке, и он терпеливо отвечал на все мои вопросы. Старая родственница, помогавшая моей тете по хозяйству, которую все звали бабка Симка, выговаривала мне за то, что я совершенно ничего не знаю про Великую Отечественную войну, и я упорно продолжал свои расспросы. Вечерами мы с ребятами играли в Гражданскую войну, разделившись на белых и красных. Высшей честью для каждого мальчишки было тащить за собой на маленькой платформе деревянную модель пулемета «Виккерс», вырезанную дедом одного из ребят. Когда мы, бывало, тянули ее за веревочку по ухабистой деревенской улице и проходили мимо дачи, Саша подбадривал нас возгласом: «Мир Стране Советов!»

Вечером 27 марта 1964 года Мервин ужинал у Милы в ее комнатушке. Как человек очень ответственный и серьезный, он решил некоторое время выждать, прежде чем сделать ей предложение. Но когда они пошли в кухню, чтобы отнести грязную посуду, он неожиданно для себя вдруг выпалил:

— Давай зарегистрируемся!

— Мервуся! — воскликнула Мила, назвав его придуманным ею уменьшительно-ласкательным именем.

Они пылко обнялись прямо в кухне. Но она не сказала «да», а предложила Мервину как следует поразмыслить: вдруг он передумает? В коридоре они расцеловались на прощанье, и Мервин зашагал к метро.

На следующий день Мервин снова пришел к Миле, и она дала согласие. Молодые люди сразу отправились на улицу Грибоедова, где находился Дворец бракосочетаний — единственное место, где регистрировались браки с иностранцами. В атеистическом Советском Союзе людей сочетали браком не именем Господа, а от имени Государства; зал бракосочетаний украшал бюст Ленина, а с пластинки, которую ставила хмурая старая женщина, неслись звуки музыки Прокофьева. Мервин с Милой дождались своей очереди в кабинет директора. Там им сказали, что самое раннее, на что они могут рассчитывать, это 9 июня, почти через три месяца. Они согласились и получили приглашения, на которых стояла назначенная дата их бракосочетания, и талоны в специальный магазин для новобрачных. На улице они расстались — отец на троллейбусе поехал в Ленинскую библиотеку, а мама вернулась на работу.

Долгая московская зима подходила к концу. По вечерам Мервин сидел за маленьким столиком Милы и при свете настольной лампы делал выписки из своих книг, а она вязала, уютно устроившись на диване. По дороге домой они часто заходили в магазин, где покупали для Мервина книги и грампластинки, а молоденькие продавщицы с любопытством и завистью посматривали на ее высокого застенчивого жениха. Обычно последним поездом метро он возвращался в свое общежитие, но иногда оставался, и тогда они по очереди, на цыпочках, как подростки, пробирались в ванную, а рано утром, пока соседи не проснулись, Мервин потихоньку выскальзывал из квартиры. Наконец-то оба были счастливы.

■

Но их идиллия продолжалась очень недолго. В мае, после встречи в университете со своим научным руководителем, Мервин заметил за собой слежку необычно большой группы кагэбэшников. Днем у него была назначена еще одна встреча с университетским приятелем Игорем Вайлем, но из-за «хвоста» он позвонил ему и предложил перенести ее, выразительно намекнув, что «не хотел бы к нему заходить из-за некоторых обстоятельств».

Мервин нервничал, поскольку несколько недель назад продал Игорю красный джемпер и должен был забрать у него деньги, которые тот не смог отдать ему прежде. Еще Мервин принес свой старый коричневый костюм и попросил отнести его в комиссионный магазин — это разрешалось только москвичам. Теоретически оба поступка были незаконными, как и вся частная коммерция в Советском Союзе. Забрав костюм, Игорь сказал, что продаст его по более выгодной цене, чем предложат в комиссионке, одному африканцу, студенту университета. Когда Мервин позвонил, голос Игоря показался ему необычно напряженным, но тот все-таки уговорил его зайти.

Вайль с матерью занимал комнату в коммунальной квартире на Кропоткинской улице. Он с преувеличенной сердечностью встретил Мервина в дверях. Матери дома не было, но на диване сидели двое мужчин среднего возраста.

— Это мои друзья, — буркнул Игорь, — хотят купить тот коричневый костюм, помнишь, который ты принес мне для продажи.

— Да, нас интересует все, что вы хотите продать, — сдержанно сказал один из мужчин.

Наступила долгая пауза, затем Мервин повернулся, собираясь уйти. Это была поразительно неловко подстроенная ловушка, и с вспыхнувшим страхом Мервин сообразил, кто и зачем должен был ее подстроить. Игорь продолжал отчаянно улыбаться. Тот человек, который говорил, поднялся с дивана и, предъявив красное удостоверение, заявил, что Мервин задерживается за спекуляцию.

В полном молчании милиционеры отвели Мервина и Игоря в ближайший милицейский участок, 60-е отделение в Малом Могильцевском переулке, недалеко от Смоленской площади. После короткого ожидания Мервина ввели в кабинет дежурного следователя, капитана Мирзуева, тот томительно долго составлял длинный протокол о задержании, в котором поступок Мервина расценивался как развращение советской молодежи и спекуляцию. Но Мервин отказался подписывать протокол и попросил милиционера проводить его к телефону. Он отлично знал, кто стоит за всей этой историей, и чувствовал легкое превосходство при одной только мысли, что его преследователи выше по положению, чем обыкновенный капитан милиции.

— Мне нужно позвонить в КГБ, — сказал Мервин, и капитан тут же провел его к телефону дежурного.

Мервин набрал сохранившийся в записной книжке номер Алексея, который тот дал ему несколько лет назад. Ответил незнакомый женский голос. Ничуть не удивившись, что звонят из отделения милиции, женщина выслушала его рассказ и предложила спокойно ждать Алексея.

Через полчаса в кабинет следователя явился Алексей, как всегда одетый модно и элегантно. Они не виделись почти три года. Окинув Мервина неодобрительным взглядом, он с недоуменным видом спросил, что случилось. Мервин решил не портить ему игру и подробно рассказал о происшествии.

— Ты понимаешь, Мервин, что это очень серьезное обвинение, — холодно сказал Алексей. — Очень серьезное.

Быстро переговорив с капитаном, Алексей без всяких формальностей увел Мервина из отделения и предложил сесть в ожидавший их «ЗИЛ». Видно, Алексей поднялся выше по служебной лестнице в КГБ, думал Мервин по дороге к Ленинским горам. Алексей пытался завести с ним разговор, вежливо расспрашивал его о матери. Мервин сказал, что она больна и что ее состояние ухудшится, если она узнает, в какую передрягу попал ее сын.