В общем, по книге можно было сделать один вывод: ее автор – не совсем здоровый человек. Точнее, больной на всю голову.

Странно было то, что в компьютере не было почты, а в рабочих файлах и скайпе не было данных владельца. Ни намека на то, как его хотя бы зовут. Даже главный герой книги был безымянным, будто двойник долгое время находился в поисках. Примеривал на себя чужие жизни и имена, пока одно из них ему не подошло. Мое.

В памяти всплывают образы. Жанна с нелепой историей о ночных откровениях по скайпу. Ключ в двери моей квартиры. «Нексиа». Жора, «говоривший со мной» в тот момент, когда я еще не приехал в клуб. «Я», стоявший на балконе у Леры. Этот компьютер, который Оксана отдала мне два дня назад. Компьютер, который забыл у нее он…

Все удивительным образом объясняется.

Комбинацию, которую вокруг меня провернули, мог осуществить только ненормальный человек. Одержимый.

Он в самом деле долго готовился. Очень хорошо изучил меня. Просчитал все до мельчайшей детали. Он был абсолютно уверен в своем плане. Уверен настолько, что даже не побоялся сделать этот издевательский звонок по скайпу, как бы сообщая, что игра началась.

Сколько времени он встречался со всеми моими близкими? Месяцы? Годы? Сколько времени ему понадобилось, чтобы залезть ко всем нам под кожу?

Причем «под кожей» у Оксаны он обосновался особенно комфортно. Допустить, что женщина, с которой я прожил почти полтора года, не обнаружила, скажем так, некоторых различий между нами, невозможно. Она могла обмануться внешним видом, скопированной им манерой говорить и жестикулировать. Ее не смутили различия в оттенках цвета глаз или модуляций голоса.

Но запах – это штрих-код плоти. То, что никогда не перепутать. С помощью обоняния женщина всегда безошибочно определит двоих – своего ребенка и своего мужчину.

Лежащий передо мной чужой ноутбук и выключенный телефон Оксаны не оставляли мне ни единого шанса. Они вдвоем. Они сделали это вместе. Лежа в кровати, обсуждали детали, придумывали план действий. Она поправляла его, подсказывала наиболее уязвимое место для удара.

Зачем ей это понадобилось? Месть за «украденный репродуктивный возраст»? Злость женщины, уставшей ждать? Может быть, он показался ей «лучшим мной»? В смысле таким, каким, по ее мнению, я и должен быть?

Я глушил виски стаканами. Я надеялся, что алкоголь если не убьет меня, то хотя бы усыпит, отключит сознание. Но ничего не происходило. Впервые в жизни я не заметил, как наступило утро. Предметы потеряли цвета и формы. Думать о чем-то, кроме него, было решительно невозможно.

Ужас ситуации был в ее фантасмагоричности: вероятность того, что такое могло произойти в реальности, равнялась нулю. Но, как писал Хокинг, «даже ничтожно малая вероятность – еще не ноль».

Теперь нолем был я. Сначала меня предали. Потом угнали, хакнули, рейдерски захватили.

Я жил в ощущении безвозвратной утраты. Вероятно, так чувствуют себя люди, в одночасье потерявшие что-то важное. Обманутый вкладчик, обанкротившийся бизнесмен, ставший жертвой угонщиков автовладелец, всю жизнь копивший на машину.

Днем, пока бар работал, я спал. Ближе к вечеру выходил из своей каптерки, быстро, не чувствуя вкуса, заливал в себя кофе или чай и уползал обратно. На улицу не выходил, боясь, что он где-то рядом. Прочесывает город, ищет меня.

Макс несколько раз пытался поговорить или вытащить меня на улицу, но довольно скоро оставил попытки, так как любой наш диалог неминуемо скатывался к разговору о нем, что вгоняло меня в состояние безвольного ступора. Его предложения посетить психиатра понимания с моей стороны не находили.

Когда последние посетители покидали бар, я откупоривал бутылку виски, выпивал пару стаканов и шел протирать столы. В этом не было никакой необходимости, но во всяком случае давало мне основание считать, что Максу я не совсем бесполезен.

Протерев столы, я брал в охапку кота, бутылку и компьютер и залезал в интернет.

Часам к трем утра я напивался до состояния, в котором уже не мог читать, смотреть, думать, и попросту отключался.

Я почти ничего не ел. Моим топливом были сигареты и алкоголь. Отсутствие аппетита, свежего воздуха и дневного света сделали свое дело: я стал похож на героинового торчка. Наконец-то я победил мем из социальных сетей «Ты не похудеешь к лету». Правда, до лета оставалось дожить.

Так прошла неделя или две. Постепенно я начал вылезать на свет. Сначала это были ночные прогулки по Патриаршим, потом шпионские поездки к дочери (поездка до ее дома с постоянной сменой маршрутов, долгие остановки с целью обнаружения слежки, вход и выход из дома исключительно через черный ход). Пару раз я даже съездил навестить Катю (исключительно для поддержки реноме, которое, если разобраться, мне больше не принадлежало).

Будучи выдернутым из привычной среды обитания и стесненным в средствах (основным источником дохода был Макс, ссужавший деньги «больному человеку»), я передвигался исключительно на метро и маршрутных такси, посещал магазины вроде «Пятерочки», изредка позволял себе «выходы в свет» типа одиноких посиделок в «Шоколаднице» или «Якитории».

Это были интересные ощущения. Я оказался среди людей, с которыми раньше никогда не пересекался, не слышал их разговоров, не чувствовал их запахов, не бывал в местах их обитания. Это был мир «домохозяек среднего возраста», которые, как я думал, живут только в рейтинге Гэллапа. Мир гастарбайтеров, кавказских водителей маршруток, помятых отцов семейств и прочих душных людей.

Еще в нем были студенты-недохипстеры с вечно красными веками, «красаучики», дагестанские стрижки под Мирей Матье (кстати, они называются «москвичка») и собственно «москвички» – вызывающе одетые провинциалки и хабалистые педовки.

Здесь на стенах вагонов рекламировали неизвестные мне бренды и магазины, читали книги, названий и авторов которых я никогда не слышал (изредка на глаза попадались мои, чего уж там).

Здесь листали журналы, которые, как я думал, закрылись еще в конце девяностых, обсуждали детали вчерашнего «Пусть говорят», негодовали по поводу «обуревших, сука, америкосов» так, будто эти америкосы «обурели» прямо у них в подъезде.

Здесь даже самые молодые люди шутили шутками своих родителей. Но никто никогда не улыбался в ответ. Здесь вообще никто не улыбался.

Чужая повседневность имела вечно озабоченное, недовольное лицо. Кромешное РАО «Роспечаль», под стать моему состоянию.

В общем, эта Москва оказалась незнакомым мне городом. Я не знал ее правил, порядков и привычек. Я не был знаком с ее жителями. Я чувствовал лишь запах. Столица пахла потом, типографской краской газет, которые пачкают руки, и одеколоном Paco Rabanne.

Единственным позитивным открытием стало то, что в одном вагоне московского метро красивых девушек чуть меньше, чем в финале конкурса «Мисс Вселенная». А сумок Louis Vuitton чуть больше.