Но на следующий год в мае казаки известили, что хан не внял голосу разума и снова метит на Тулу и Козельск. Иван, услышав такое известие, только хмыкнул:

— Даже дураки учатся на своих ошибках! Хан глупее, чем я думал.

Спустя несколько дней русские полки уже стояли на своих позициях вдоль Оки, царь выехал в Серпухов. Но биться снова не пришлось, донские казаки прошли тылами и ударили на Очаков. Днепровские казаки во главе с Вишневецким, в свою очередь, захватили остров Хортицу. Пришлось Девлет-Гирею спешно возвращаться и выбивать казаков с Хортицы. Не тут-то было! Вишневецкого выкурить с острова не удалось даже за двадцать четыре дня, хану пришлось отступить!

Одновременно с этим пятигорские черкесы захватили два азовских городка. Хан метался по своему шатру, изрыгая ругательства. Этот московский щенок оказался не просто крепким орешком, он ещё и хитёр, как старая собака! Зажать Девлет-Гирея в такие тиски во второй раз! Обложил со всех сторон! Что будет, если у Перекопа со дня на день появится основное войско московского царя?!

В Москву помчались гонцы с просьбами о мире. Девлет-Гирей уже готов назвать Ивана не только царём, но и своим лучшим другом! В другую сторону, из Крыма к султану, летели отчаянные призывы о помощи против русских.

За печкой завёл свою песнь сверчок. К чему бы это? Сверчки поют к перемене места жилья. Но Матвей Башкин никуда уезжать не собирался. Хотя кто знает, как завтра жизнь повернёт? Спать Башкину не давал не сверчок, а мысли. Он и сам не мог припомнить, когда вдруг стал размышлять о вере, об учении Христовом, рассуждать так, что у священников недоумённо глаза распахивались.

Потом оказалось, что не один Матвей этак мыслит, вокруг него собрались единомышленники. Кто мог объяснить непонятное? И Матвей решился, в Великий пост отправился к священнику Благовещенского собора Симеону на исповедь и принялся задавать свои вопросы. Симеон был в ужасе: мало того, что Башкин спрашивал неприемлемо, так ещё и сам ответы давал. Священник как мог уходил от тягостного разговора, но упрямый Матвей явился к нему домой, принёс «Беседы Евангельские», снова спрашивал, потом позвал к себе, показал Апостол, весь изменённый восковыми пятнами в местах, казавшихся ему непонятными. Симеон уже совсем не знал, как быть, пришлось честно сознаться, что не всё понимает.

— Так спроси у Сильвестра! — посоветовал Башкин.

Неслыханное дело, боярский сын священника учить вздумал, сам Апостол толковать, да ещё и советы давать духовному наставнику! Симеон и впрямь бросился к Сильвестру. Протопопа меньше всего волновали сомнения самого Симеона, а гораздо больше то, что о Башкине уже ходили нехорошие слухи, мол, собирает у себя сотоварищей, предерзко рассуждает, читая с сомнением священные книги, смеет их толковать...

Солнце клонилось к закату, вот-вот коснётся крыш московских теремов. Его шар красный... Это значит, быть завтра ветру, буре... А пока тихо.

Благовещенский священник спешил на двор к царскому наставнику Сильвестру, почему-то оглядываясь. Двор у попа невелик, но аккуратен, Сильвестр старается следить за порядком, как сам и пишет в «Домострое». Не всегда же сапожнику быть без сапог.

Царский наставник встретил Симеона не слишком ласково, тот оторвал от любимейшего занятия — написания «Домостроя». Для Сильвестра этот труд стал делом жизни, наставить своего сына, а вместе с ним и остальных на путь истинный в домашней жизни поп считал главной заботой. Он старательно делал вид, что царя Ивана не наставляет, просто пересказывает ему и Анастасии самое важное из «Домостроя». Все трое прекрасно понимали, что это не так, ведь наставления слишком явно писаны для царя. Царица тоже недовольно морщилась, слишком унижал Сильвестр жену пред мужем. Особенно невзлюбила Анастасия попа после его предательского поведения во время болезни Ивана, может, потому и «Домострой» принимала неприязненно?

Симеон приблизил лицо к уху царского наставника и зашептал взволнованным шёпотом:

— Ко мне Башкин Матвей приходил с вопросами разными...

Сильвестр уже не просто морщился, он недолюбливал благовещенского попа за то, что тот старательно лез в царские духовники помимо самого Сильвестра, сегодня гнусавый голос Симеона Сильвестру был особенно неприятен. А упоминание боярского сына Матвея Башкина, про которого разное говорили в Москве, удовольствия разговору не добавило. Но делать нечего, пришлось звать за собой в келью.

Келейка у Сильвестра маленькая, только высокий стол, за которым священник пишет и читает стоя, простая лежанка, если совсем усталость сморит за работой, и огромный сундук, полный книг, — главная ценность каморки. Тусклый свет, едва пробивавшийся сквозь маленькое оконце, не позволял работать без свечи, потому свечей в каморке всегда горело две — одна на столе для работы, а вторую хозяин ставил на сундук, осторожно примащивая, чтоб ненароком не упала и не запалила драгоценности. Жена давно предлагала сделать отдельный ставец для большой свечи, да всё было недосуг.

Симеон, впервые оказавшийся в каморке царского наставника, изумлённо оглядывался, он хорошо знал, что Сильвестр проповедует скромность в быту, но никак не ожидал, что протопоп сам следует своим проповедям. Закралась мысль, что это требование царя, но Симеон вспомнил вполне приличное жилище митрополита Макария и решил, что Иван вряд ли так уж строго подходит к своим наставникам.

Недовольно покосившись на вставшего у входа столбом Симеона, Сильвестр кивнул ему на лежанку:

— Присаживайся. Другого места у меня, как видишь, нет.

Симеон пристроился на краешке, старательно изображая из себя само смирение, его взор уже обежал маленькое пространство каморки, отметил огромный сундук и то, что хозяин сел именно на него, даже не озаботясь кованым железом под задом. «Как есть там злато хранится!» — решил Симеон, совершенно забыв известное для всех дело, что главное для Сильвестра — это книги.

— Ну, сказывай, с чем пришёл? — не было похоже, чтобы хозяин собирался вести с попом долгие задушевные беседы.

Симеон кивнул и снова зашептал:

— Намедни перед самым постом ко мне на исповедь Матвей Башкин приходил. Говорил, что истинный христианин, а вопросы задавал, как еретик.

Сильвестр чуть поморщился:

— Чего шепчешь, как старуха за углом? Здесь чужих ушей нет, говори в голос, тошно прислушиваться.

Гость кивнул, но прибавил лишь чуть, вместо шёпота стало едва слышное бормотание:

— И после поста тоже книги разные показывал. К себе зазывал. У него Апостол есть...

Разговор совсем не нравился Сильвестру, чего этот поп его приплетает к смутному? Царский наставник и сам не раз беседовал с Матвеем Башкиным, боярский сын умом отличен, только вот и впрямь вопросы задаёт непотребные, под сомнение всё подводит. Если неустойчивые души, так и вовсе усомниться могут в правоте церковной. Сильвестру вовсе не хотелось, чтобы его имя приплетали к возможной ереси, потому и морщил нос от рассказов Симеона. Теперь уж не открутишься, не скажешь, что не ведал о Матвее Башкине...