И вот что бы он почувствовал, если бы провел много времени в тишине, пустоте и одиночестве, а потом в его обиталище пришел тот самый не-непобедимый враг – донкернасский эльф, который хватал его за хвост? Илидор был полностью уверен: он не побежал бы эльфу навстречу, размахивая вибриссами!

Что получается: ходовайка не видит в нем врага? Интересно, почему бы, ведь она не могла не участвовать в войнах с драконами: в сражения со слышащими воду бросали всех ходоваек, какие были. Может быть, эта машина потеряла память за минувшие годы или просто сошла с ума? Или её магическая сущность изменилась и уже не была той магией, которую вдохнул в неё когда-то безвестный гном-механист?

«И тот механист трепался, мол, магия драконов дана им силой самих гор Такарона! И, говорил он, не годится выставлять против них машины, созданные руками гномов, потому как у них другая сущность, противная горам!»

Если мертвую машину оживила лава, рожденная в недрах Такарона, напитанная не магией гномов, а магией старых драконьих поселений, магией костей с драконьих кладбищ, то… Быть может, потому ходовайка не ненавидит дракона, что стала скорее его дальним младшим родственником, чем творением гномов? Быть может, потому она так искренне ему рада и в самом деле пытается заслужить его расположение, расположение старшего сына Такарона? И пусть сам Илидор ощущает при виде ходовайки раздражение и отвращение – потому что привык ощущать их при виде машин, но ведь он совсем не чувствует того оцепенения, какое вызывают в нём другие машины, даже дохлые, как та прытка!

Если всё так, то эта ходовайка, хотя и умеет менять ипостась, не должна помешать изменить ипостась дракону.

Илидор остановился.

– Эй-эй! – Палбр поднял ладони и тут же встал так, чтобы закрыть от дракона машину.

Но на ходовайку Илидор даже не взглянул. Он сделал глубокий вдох и раскинул руки, почувствовал, как встрепенулись и расправились крылья плаща, дрожь предвкушения прошла по его телу, тепло разлилось вдоль позвоночника, охватило бока, вылилось в живот, воздуха стало слишком много, чтобы грудь могла его вместить, и свет его глаз залил всё вокруг, а через мгновение Илидор стоял перед гномами в облике дракона и поверх их голов смотрел на ходовайку бесконечно удивленными и очень яркими золотыми глазами.

7.1

– Дарзий, ты, что ли?

Голос Кьярума прозвучал в тишине заброшенной базы как грохот, и Дарзий Белокамень сначала метнул на звук кинжал, а потом уже сообразил, что именно это был за звук, и удивленно ойкнул.

Из дверного проема на него вразвалку вышел Кьярум. Жало он удобно устроил на плече – любой гном подтвердит: нет на свете ничего естественней, чем удобно устроить на плече огромный молот. Двумя пальцами Пеплоед брезгливо держал на отлете кинжал. Позади его маячил незнакомый Дарзию гном в потрепанной мантии, толстый, но вместе с тем какой-то сдувшийся, словно совсем недавно он был еще толще, и теперь часть кожи не знала, куда себя девать, и болталась печальными складками под щеками и подбородком.

Два гнома-воина уставились друг на друга с радостью и в то же время – с подозрением, а потом оба одновременно заговорили:

– А где все? – спросил Кьярум.

– А ты здесь что? – пожелал узнать Дарзий.

Еще несколько мгновений настороженного разглядывания друг друга, потом Дарзий пожал плечами и потряс торбой с раздутыми боками:

– Вернулся забрать всякую мелочевку. Я ж из последних, кто уходил, всё не решался. Ты не знал? Уже все, кто выжили, перебрались поближе к землям Жугера, только трое нас туда-сюда шаталось, а теперь уж… Словом, за вещами я пришел. А ты чего?

Кьярум неловко развел руками, опустил взгляд и, словно признаваясь в чем-то постыдном, произнес:

– А я… вот… вернулся.

Гилли, не высовываясь из-за спины Пеплоеда, рассматривал Дарзия. Был он, пожалуй, значительно моложе, чем могло показаться с первого взгляда, и чем можно было судить по тому, как он говорил и держался. Еще не тронутые сединой смоляные волосы собраны скорее не в хвост, а в свалявшийся колтун, выбившиеся из него пряди торчат взъерошенными клоками над головой, придавая Дарзию одичалый вид, весьма годящийся для средних подземий и как-то очень хорошо сочетающийся с пылью, въевшейся в его лицо, шею, руки. На висках нет татуировок, что подтверждает мысль Гилли о возрасте этого гнома – раз он ушел в подземья до начала обучения какому-либо мастерству, то был в то время очень молод. Конечно, есть еще другое объяснение: этот гном оказался столь непроходимо туп, что ни одна гильдия не захотела взять его в ученики, но тупому гному едва ли удалось бы долгое время выживать в подземьях. На Дарзии были штаны и жилетка из коряво сшитых и скверно выделанных шкурок горбачей – тонких, с коротким темным мехом – вперемешку с лоскутами кож прыгунов. Под ними виднелась рубашка – обыкновенная, даже не безобразно заношенная на вид рубашка из шерсти, какие носили в Гимбле. Обувь Гилли не рассмотрел, зато наметанным глазом оружейника оценил легкий молот Дарзия и ножны для кинжалов, болтающиеся у него на бедрах.

– Ну что же, – произнес Дарзий за миг до того, как молчание стало бы затянувшимся, – тогда хорошо, что мы встретились, и нам стоит поговорить. С тех пор, как ты ушел, Кьярум Пеплоед, много чего произошло. Много всего мне нужно тебе рассказать. А когда я закончу свой рассказ – ты решишь: идти ли нам вместе в глубину подземий, или ты выберешь остаться здесь.

Совершенно отстраненно, словно услышал эти слова из какого-нибудь пересказа, Гилли отметил, что Дарзий ничего не сказал о нем самом, словно подчеркивая, что не принимает во внимание спутника Кьярума, и что вариантов было предложено всего два, без всяких там «Или вернешься в Гимбл и продолжишь пить пиво в харчевне».

* * *

Типло Хрипач был, конечно, очень благодарен дракону за спасение из жуткого поселения с пеплом. У Типло просто ум за разум заехал, когда там начало происходить пропасть знает что, и Хрипач мгновенно уверился, что всё: пришла его смерть и, наверное, Брокк Душеед вместе с нею, поскольку храбрецом-то Типло не был и ничуть на свой счет не заблуждался. Когда Илидор сгреб крылами ближайших гномов и потащил прочь из гибельного городка, Хрипач страшно обрадовался, что именно он, а не кто-то другой оказался рядом с драконом в тот миг. Он шел, от ужаса едва шевеля ногами, влекомый вперед драконьим крылом, таким тёплым и мощным, так надежно укрывающим его от бурлящего вокруг ужаса, и без конца твердил одними губами: «Повезло, повезло, повезло, только не выпусти меня, не выпусти меня…».

Какая счастливая случайность! Страшно подумать, какая участь ожидала Типло, если бы кто-нибудь другой стоял тогда ближе к Илидору! Страшно подумать, от каких случайностей иногда зависит жизнь, такая хрупкая, такая ценная!

Но теперь начали происходить всякие ужасные вещи, некоторые оказалась ничуть не менее ужасными, чем пепельный город, съевший весь их отряд, чем призраки Иган и Йоринга, безмятежно сидящие на скамейке у мёртвого фонтана разрушенного города Дарума. Сначала Илидор страшно собачился с Эблоном и Палбром из-за ходовайки, и Хрипач очень боялся, что дракон их бросит. Вон он какой стал, серьезный и злой, как тогда в Узле Воспоминаний, когда нарычал на всех, и когда от его рычания целый отряд гномов едва не обосрался, а ведь среди них было множество стражей и воинов куда храбрее Типло! Только в тот день Илидор быстро успокоился, а теперь его злость бурлила долго, и глаза его делались всё более хищными, и казалось, будто горсти маленьких монет, из которых они состоят, размягчаются от внутреннего жара, оплывают, превращаются в озёра густого жидкого золота. В их диком, яростном сиянии, таком пугающем, было даже что-то завораживающее, и Хрипач, глядя в эти злые глаза с чуть вытянутым кверху зрачком, вспоминал истории про змей-гипнотизёров – в Приглубном квартале о них рассказывал один торговец, выходивший в надземный мир. Тогда Типло не понимал ощущений, которые описывал торговец, зато теперь припомнил его слова очень ясно: чувство возбуждающей опасности, которая оцепеняет до звонкости в голове, и в которую хочется кинуться, как в пропасть.