И Обжора, бросив на спутника полный отчаяния взгляд, стал повторять тише, но быстрее:

– Мерзость-мерзость-мерзость!

Когда наконец добрались до речушки, на которой стояла мельница, оказалось, что на ту сторону можно перебраться по камням – скользко, конечно, зараза, а поток воды стремительный и брызги холодные, потому сразу ясно: свалишься с камня – река тут же увлечет тебя дальше, постукивая тобою о другие подводные валуны. Но зато перед лицом новой опасности Гилли наконец заткнулся и перестал зеленеть, вместо этого принялся потеть и краснеть.

Весьма удивил Пеплоеда этот срыв перед лицом, то есть перед мордой какого-то там молодого хробоида, к тому же дохлого. За время пути им довелось дважды увидеть этих тварей живьем, притом взрослых – к счастью, одного они видели с большой высоты, он не мог бы допрыгнуть до Кьярума и Гилли, даже если бы услыхал их – то есть учуял, потому как ушей у этих тварей нет. А другой хробоид, встреченный не далее как два дня назад, гонялся за дикими горбачами, и гномам удалось проскочить через пещеру, не привлекая его внимания. Вот это, между прочим, было действительно страшно, и Пеплоед даже не хотел представлять себе, что бы они делали, если бы эта огромная скотина оставила в покое мелких и бесячих разбегающихся горбачей и кинулась на гномов. Однако тогда Гилли почему-то не орал и не зеленел, а проявлял достойные всяческого одобрения собранность и выдержку.

Тогда, в «Дохлом лучнике», Кьярум никак не мог подумать, что из смешного толстяка в вишнёвой мантии получится такой стойкий и целеустремленный спутник. На самом деле, он был почти уверен, что запал Гилли сдуется уже на первый-второй день пути, и тогда согласился взять его с собой лишь потому, что столь ловкий мечник – не просто огромная редкость среди гномов, а что-то совершенно немыслимое, выдающееся… ну и кроме того, никто больше не выразил желания всё бросить и попереться в подземья с Пеплоедом, а будь у Кьярума выбор – еще неизвестно, где бы сейчас находился Гилли. Однако за эти долгие, трудные, полные опасностей и лишений дни Кьярум привык относиться к Обжоре как к воину. Да, неопытному, не знающему подлинных опасностей, не умеющему выживать в подземьях – но всё-таки воину, дух которого столь же крепок, сколь его рука.

И как, в кочергу, вяжутся с крепким духом вот эти визгливые причитания «мерзость-мерзость»?

Впрочем, опыта и гибкости ума Гилли явственно недоставало, от этого он, бывало, переживал о всяких вещах слишком сильно и не по дело. К примеру, давешнюю шутку Пеплоеда насчет того, чтобы съесть Шнейтика, Обжора воспринял всерьез и маялся этим несколько дней, пока не спросил прямо: скажи, дескать, Пеплоед, впрямь ли ты хотел засолить этого безумца и не собираешься ли вместо него сожрать меня. Кьярум тогда даже слов не нашел, только пальцем у виска покрутил.

Мельница выглядела заброшенной, только вода как ни в чем не бывало весело крутила колесо. Стены из земли и веток рассохлись и разъехались, вместо двери зиял пустой проём, с крыши свисали лохмы кожи – они-то издалека да в туманной дымке и казались драконьей головой, помост частично ушел под воду и покрылся скользким зеленым налетом. Странно: получается, за два года кто-то успел возвести эту мельницу, попользоваться ею и забросить.

– Что они тут устроили, в кочергу их кочергу? – бормотал Кьярум, обходя истрепанное здание, заглядывал через дверной проем в пустые залы, откуда пахло плесенью и пустотой. Оттуда, из-за речушки, мельница выглядела веселой и живой, а вблизи – жуткой, подобной давно умершему телу, которое, ведомое непонятной силой, продолжает шевелиться.

Гилли, успевший пройти дальше, всхрипнул так, словно кто-то принялся его душить, и Пеплоед сначала схватился за Жало, а потом уж обернулся, проследил за дрожащим пальцем Обжоры и чуть не выронил молот, честное слово, впервые в жизни чуть его не выронил!

В низине за мельницей простиралось небольшое поле. Заброшенное поле с кое-как собранным урожаем, между грядками валяются оборванные листья свеклы и редьки, вырванная с корнем… фасоль. Не сразу и поймешь – почти все стручки сорваны, кроме самых мелких, наверняка пустых. Над полем в вышине болтается целая система хитро развешенных металлических пластин, стеклышек, хрусталиков и пропасть знает чего еще. Сейчас они припали пылью и грязью. А между грядками ходят…

Кьярум очень долго, очень внимательно стоял и смотрел на них, а потом сглотнул, набрал в грудь побольше воздуха и стал старательно глядеть в сторону, где раскинулись неухоженные плантации кустов-ползунов. Огромные, прекрасные плантации кустов-ползунов, живущие и поныне, поскольку а что сделается этим растениям в подземье? – да, очень кстати, наверное, была здесь мельница в то время, когда рядом с полем жили гномы, которые всё это выращивали. Наверняка они еще и горбачей разводили. Приятели Кьярума из Гимбла, из Сытного квартала, рассказывали, как это удобно: разводить кусты-ползуны и горбачей рядом, потому как горбачи любят обильные плоды кустов, не годящиеся гномам в пищу, и еще эти звери удобряют землю…

Гилли Обжора наконец перестал беззвучно открывать рот и трясти щеками, опустил дрожащую руку и спросил пыльным, прибитым голосом:

– Это что такое?

Надо же, какой сдержанный, давно ли это с ним?

– Это поле, – ответил Кьярум и медленно отер усы. В нос лез гнилостный запах, и Пеплоед не мог понять, чудится он ему или…

…или на самом деле исходит от шатающихся по полю пугал.

Неимоверно хотелось протереть глаза, поскольку те видели перед собой то, чего быть никак не могло, но Кьярум глазам своим верил. Иначе сдох бы в подземьях еще годы назад.

Так вот, глаза уверяли, что по полю ходят два пугала: одно сделано из молодого гнома, почти мальчишки, второе – из старика, они именно сделаны, потому что обычно гномы не рождаются срощенными с машинами.

Ну ладно, на самом деле, это, скорее, машины сделаны немного гномами. От старика взята часть головы: лицо, часть черепа под ушами, шея, ребра и две руки, всё остальное принадлежит машине, шагуну. Про мальчишку не понять, машиной или гномом считать его в большей степени: из укороченных штанов торчат ноги паука-прытки, всего две ноги прытки, топотливые, кинжально-острые, а тело над ними скрыто какой-то старой одеждой – не то ужасно рваной курткой, не то просто наверченными на пустоту тряпками, рукавов нет и рук нет тоже, высокий ворот закрывает рот и нос – или те места, где они должны быть – над ними видны глаза, такие же бессмысленные, как у старика. И над головами обоих гномов-машин – шляпы, точно такие, какие приятели Кьярума из Сытного квартала мастерили, чтобы вешать на палки «от прыгунов». Не больно-то помогало. Наверное, живые пугала лучше, раз прыгуны не растащили овощи (урожай-то собран) и раз их вообще до сих пор нет по эту сторону речки.

Мальчишка-машина и старик-машина ходили по полю, двигаясь по явственно определенному заранее маршруту, не обращали внимания ни на что вокруг, не следили за чужаками. А чужаки, напротив, следили за пугалами очень долго, не в силах ничего сказать, посмотреть друг на друга, отлепить ноги от земли и обойти это поле, потому как… Нет, ну что это такое, отчего и как оно сделалось возможным? Кто и зачем их создал? Почему бросил? И куда потом делся? Что тут происходит, в кочергу вашу кочергу?