Можно ли считать выводы, сделанные Кюстином, не говорившим по-русски, пробывшим в России только два месяца, посетившим лишь четыре города, объективными и обоснованными? Составил ли он адекватное представление о стране, ее народе и политических нравах? Как подчеркивал П.П. Черкасов, маркиз «…и не ставил перед собой столь широких задач. Ни народ, ни русская культура его не интересовали. Зато государственная система и политические нравы, утвердившиеся в Российской империи, вызывали нескрываемый интерес у путешествующего литератора, равно как и живые символы этой системы – придворные, министры и чиновники»[400].

Кюстин, вернувшись во Францию, не спешил опубликовать свою работу. Да и публикация книги была нелегкой задачей. Его «Испания во время правления Фердинанда VII» вышла в свет только в 1838 г., тогда как Кюстин посетил Испанию в 1831 г., а король Фердинанд VII умер в 1833 г.

Анонсированная в «Библиографии Франции» 13 мая 1843 г., «Россия в 1839 году» поступила в продажу в магазине П.Ф. Амио по цене 30 франков за 4 тома. Цена, на первый взгляд, довольно высокая, была приемлемой для того времени. Издание быстро разошлось, и в ноябре вышло второе издание – за 14 франков, тиражом в 3 тыс. экземпляров. И снова успех! Этот успех заставил журналистов обратить внимание на книгу в последние месяцы 1843 и в первые месяцы 1844 г. От одного издания к другому Кюстин вносил в текст какие-то фрагменты или дополнения. М. Кадо полагал, что можно говорить о возможном влиянии Мицкевича, который как раз в это время читал курс лекций в Коллеж де Франс[401].

В 1846 г. вышли еще два издания. Третье, вышедшее 14 февраля 1846 г., было не особенно замечено, поскольку Франция была занята событиями, связанными с оккупацией Кракова австрийскими войсками, что, по мнению французов, противоречило договорам 1815 г. Пятое издание (июль 1854 г.), напротив, было очень заметно: оно вышло в годы Крымской войны, и война придавала пророческий смысл работе Кюстина, а сам он вносил свой вклад в антирусскую компанию, сопровождавшую первое военное предприятие Наполеона III. Получается, что французы аплодировали авторитарному режиму Второй империи, отказывая ему в праве на существование в России.

Книга Кюстина имела большой резонанс. В каждой стране она находила почитателей и противников. Первых было гораздо больше, особенно в Германии. Во Франции же, по словам исследователя М. Кадо, напротив, политическая метаморфоза, превратившая убежденного легитимиста в сторонника конституционного режима, была слишком внезапной, чтобы не вызвать подозрения. Публика не была готова принимать всерьез – как политического наблюдателя – аристократа, до этого известного как романиста, драматурга и автора скорее живописных, нежели глубоких рассказов о путешествиях. Не слишком высокая личная репутация Кюстина, а также его богатство являлись причинами, настраивавшими против него литературный мир. Это не означало, что его книгу не читали: но читали во многом вопреки, а не благодаря появлявшимся критическим статьям[402].

Публикация этой работы привела к очередному мощному витку информационной войны между Россией и Францией. У Кюстина не только во Франции, но и в других странах, появилась целая плеяда последователей-подражателей. Более того, как справедливо отмечал М. Кадо, после А. Кюстина никто не мог писать о России так, как писали до публикации этой книги[403].

В России книга была немедленно запрещена, благодаря чему стала одной из самых читаемых в свете в сезон 1843–1844 гг. На книгу был наложен «обет молчания», только Алексей Степанович Хомяков публично протестовал против книги. Вот как описывал реакцию при российском дворе поверенный в делах Франции в России барон д’Андре, сообщавший Франсуа Гизо 30 июня 1843 г. из Петербурга: «Двор рассеян; дипломатический корпус плохо информирован. Две темы в эти дни были самыми обсуждаемыми: первая, это успехи армии герцога Омальского, он был замечателен; вторая – книга Кюстина о России. Эта работа весьма занимает публику. Книга очень разгневала двор. Император всю неделю говорит только о ней. Главы из нее он читал вечерами в семье, выбирая преимущественно те места, где говорилось о нем лично. Сначала он хотел позволить свободно циркулировать этой книге… Но ему посоветовали обратное. И цензура наложила запрет на все экземпляры, поступившие в магазины, однако изъяли не все книги. В результате ее читали с большим любопытством и соглашались, что она содержала много правдивых и тонких наблюдений. И, однако, досадно, что эти истины были сказаны в тот момент и человеком, которому был оказан такой прием императором. В будущем будут более осмотрительными к путешественникам, заподозренным в стремлении писать»[404].

Доротея Дино, многолетняя спутница жизни князя Ш.-М. Талейрана, записала в своем дневнике из Берлина 16 июня: «Я видела вечером мадам Шрептович, урожденную Нессельроде, приехавшую из Петербурга и направлявшуюся в Неаполь, куда ее муж был назначен поверенным в делах. Она говорит, что Кюстина читают с гневом в Санкт-Петербурге, и гнев – это еще мягко сказано, поскольку книга вызывает у русских страстную ненависть. Они считают эту работу лживой. Император ее читает внимательно, говорит о ней с презрением и возмущается до глубины души…»[405]

Многие русские, и среди них представители высшего света, признавали, что книга содержала «много правды», но осуждали неделикатную, несвоевременную и оскорбительную публикацию. Георгий Канкрин, министр финансов при Николае I, умерший в 1845 г., писал 5 июня 1843 г.: «Я никогда еще не видел подобного нагромождения ложных сведений, подобной мешанины правды, полуправды и лжи… Часто бывает, что путешественники сравнивают ошибки у других с состоянием своей страны, и это простительно; но трудно понять, откуда у маркиза такая дикая ненависть к России… Но, по правде говоря, кто бы читал, кто бы издавал книгу о России, если бы в ней хотели сказать правду? Конечно, есть много правдивого в этой работе, но эта правда настолько сильно смешана с ложью, даже с абсурдом, что не имеет никакой ценности, а в философии автора не остается здравого смысла»[406].

Ф.И. Тютчев, не только блестящий поэт, но и опытный дипломат, предлагал защищать русские интересы пером просвещенных европейских публицистов[407]. Однако эти проекты не были реализованы, поскольку возобладала точка зрения императора и графа Нессельроде: взирать на все публикации о России с равнодушием, полагаться в основном на собственные силы и перья и, более того, стараться избегать прямой полемики[408].