Дюма ничем не задел в романе лично Николая I, наоборот, своим собственным портретом император мог быть доволен – в отличие от главы, посвященной императору Павлу I. В России тема гибели Павла была табуированной вплоть до 1905 г.: император официально считался умершим от «апоплексического удара». Дюма же показывал Александра лжецом и соучастником заговора[384].

На удар из Парижа ответили контрударом из Петербурга: книга Дюма была запрещена в России как в фельетонах, так и в отдельном издании. Только в 1925 г. она вышла на русском языке[385]. А сам писатель смог приехать в Россию только в 1858 г., после смерти Николая I.

Несмотря на то что укрепление позиций России на Востоке и в Европе очень беспокоило французское правительство, среди политиков не было единства взглядов относительно взаимоотношений с Россией: если одни считали Россию главным противником Франции на Востоке, то другие настаивали на необходимости сближения с ней в целях противодействия ближневосточной политике Великобритании. Так, пэр Франции граф Ш.-Ф. Монталамбер именно в укреплении позиций России в Европе и на Востоке усматривал главную опасность для Франции. Выступая в верхней палате 17 ноября 1840 г., то есть в самый разгар Восточного кризиса, он заявлял: «Главная опасность заключается в установлении преобладающего влияния России в Европе… Я не понимаю, какая фатальная иллюзия заставляет нас видеть опасность там, где ее еще нет, и не видеть ее там, где она уже реально существует». По словам Монталамбера, Россия уже опутала Европу со всех сторон; единственная преграда, сдерживающая ее проникновение в Европу – это Константинополь. «Возблагодарим Бога, – заявил он, что мы можем поворачивать этот ключ, поскольку, когда Россия им завладеет, она выйдет на просторы Балтики, и тогда будет ущемлена не только свобода мореплавания в Средиземноморье, но и другие свободы»[386].

Откровенно русофобскую позицию занял лидер династической левой Одилон Барро; в его выступлениях можно обнаружить весь набор русофобских штампов. Выступая в Палате депутатов 3 июля 1839 г., он подчеркнул недопустимость усиления позиций России на Востоке, отметив, что внутренний конфликт между султаном и пашой вышел за национальные рамки именно по причине вмешательства России во внутренние дела Османской империи: «Почему мы так тревожимся из-за конфликта между Турцией и Египтом? Единственно потому, что обострение этого конфликта ведет к интервенции российской армии. Представьте, что эта интервенция невозможна: тогда в этом деле останется только домашняя распря между могущественным вассалом и его сюзереном, распря, которая может прекратиться сама». По мнению О. Барро, Восточный кризис означал не конфликт между западной и восточной цивилизацией, но конфликт «между цивилизацией западной и цивилизацией русской. Именно для того, чтобы последняя не поглотила первую, мы должны любой ценой не допустить поглощения Россией Османской империи и оккупации ею Константинополя»[387]. Для противодействия этому, по мнению Барро, существовало только одно средство: согласованные действия Франции и Великобритании, способные противостоять русской опасности[388]. К тому же, по словам политика, именно Франция как страна, имеющая не столько политические, сколько моральные интересы на Востоке, должна была стать инициатором подобного европейского союза, который он именовал «оборонительным альянсом против нового вторжения варваров». Следствием такой политики, по мнению О. Барро, стало бы изменение положения Франции в Европе, когда она, а не Россия, стала бы выполнять функции «державы-хранительницы европейского порядка», которые Россия, по его словам, «узурпировала» в 1815 г. При этом Барро подчеркнул, что Франция, в отличие от России, не превратится в «жандарма Европы», а будет содействовать развитию «свободы и истинной европейской цивилизации»[389].

В годы обострения Восточного вопроса во Франции публиковалось много книг и брошюр антирусского содержания. В одной из таких брошюр, опубликованной еще в 1836 г. под названием «Последние интриги России в Молдавии и Валахии», отмечалось: «Постыдные трактаты 1815 г., союз всех деспотов Европы… коррупция, раболепие государственных деятелей, – все это в течение пятнадцати лет снабжает Россию, эту эксцентричную державу-завоевательницу, возможностями и средствами для расширения своей империи и увеличения своих сил»[390].

По соображениям идеологического характера против сближения с Россией выступала республиканская оппозиция. Газета «La Réforme» писала: «В отношениях между северным двором и родиной революции интересы промышленности, торговли и геополитики отходят на второй план, поскольку существует вечная ненависть двух принципов, великий долг мщения, который их разделяет»[391].

Однако были во Франции в эти годы и сторонники сближения с Россией, полагавшие, что именно в союзе с нашей страной Франция сможет противодействовать усилению позиций Великобритании на Востоке. В частности, министр иностранных дел Турции Мустафа-Решид в одном из своих донесений из Парижа в 1839 г. подчеркивал, что во Франции есть сторонники России, утверждающие, что укрепление позиций России в Османской империи противоречит лишь интересам Великобритании, а не Франции, и что в случае союза с Россией Франция сможет расширить свои границы на Рейне и территории на границе с Бельгией[392].

18 ноября 1840 г. пэр Франции Буасси д’Англа, выступая в Палате пэров, заявил, что Россия, понимая, что единолично урегулировать Восточный вопрос ей не позволят другие европейские державы, должна была заручиться союзниками. Единственным союзником России, по его мнению, могла быть не Великобритания, а именно Франция: «Франция является единственной из всех великих европейских держав, к которой Россия может обратить свои взоры». Такой союз, по мнению политика, мог быть «взаимно полезным и искренним». Правда, он не объяснил, на основе каких общих принципов и интересов могло произойти такое сближение, но показал его возможные положительные перспективы. Во многом эти идеи напоминали план, предложенный в годы Реставрации князем Ж. Полиньяком. Предоставив России свободу действий в Османской империи, Франция, по мнению Буасси д’Англа, могла рассчитывать на благоприятную позицию России в вопросе о пересмотре Венских трактатов и даже возможного обретения Францией левого берега Рейна и в целом расширения ее границ[393].