Впрочем, можно уточнить насчет «ограниченного круга лиц» «после тщательной фильтровки». Собрания были масонскими, и на них присутствующих подводили к идее переворота. А летом 1916 г., в то самое время, когда на фронте шли победные бои, на конвенте Великого востока России, то есть общей конференции всех лож, данное предложение было впервые озвучено относительно широко, причем назывались разные варианты — или свержение государя, или вынуждение его к отречению в пользу наследника. Но даже на масонском конвенте такое предложение возмутило многих участников, особенно приехавших из провинции. Они выступили против. Хотя тем самым обозначили несогласных. После этого в масонских рядах прошли чистки. Некоторые ложи закрывали под разными предлогами, из других исключали или какими-то способами вынуждали уйти неподходящих членов.

Нагнеталась и агрессивность оппозиции. Причем сейчас-то положение на фронтах выправилось, царская власть показала, что она совершенно дееспособна, и, казалось бы, придраться не к чему. Но поводы создавались искусственно. Когда стало ясно, что военного министра Поливанова, наломавшего дров, больше нельзя терпеть на этом посту, Николай II заменил его Шуваевым — толковым генералом, известным своей кристальной честностью: за долгие годы службы на тыловых должностях к его рукам «не прилипло» ни копейки казенных денег. Но военному министру требовалось работать в тесном контакте с Особым совещанием по обороне под председательством Родзянко. А в знак протеста после отставки «любимца» ему устроили обструкцию, не желая иметь с ним дело.

Чтобы обеспечить нормальную работу государственных структур, царь искал хорошего премьер-министра и остановился на кандидатуре Штюрмера. Счел, что по своим личным качествам он станет «твердой рукой в бархатной перчатке». Сможет поддерживать порядок, не раздражая оппозицию излишней резкостью. Но для либералов настоящим подарком стала немецкая фамилия Штюрмера, хотя он был православным, из давно обрусевшей семьи. Его сразу приплюсовали к мнимой «измене» императрицы и Распутина. Об истинной «вине» Штюрмера откровенно записал Бьюкенен: «Будучи отчаянным реакционером, он в союзе с императрицей стремится сохранить самодержавие в неприкосновенности» [13]. Да, он был верным слугой престола, пытался предотвратить переворот — и за это его произвели в «изменники».

Кстати, сам Штюрмер никогда связей с Распутиным не имел [61]. Но в окружении председателя Совета Министров невесть откуда вынырнул Манасевич-Мануйлов. Проходимец и бывший секретарь Витте, которого он использовал для деликатных дел. За аферы и крупные растраты его выгнали со службы. Но теперь он неведомыми путями сумел устроиться секретарем у Штюрмера. А при этом стал регулярно появляться у Григория Ефимовича. Вот и обозначилась «связь»! Оппозиция стала судачить о «немецкой партии» в лице государыни, Распутина и Штюрмера. Николай II считал, что новый премьер-министр станет его опорой. Но получилось наоборот. В условиях постоянных нападок Штюрмер находил опору только у государя.

Одним из главных клеветников оставался Гучков. По линии Красного Креста ему доводилось бывать за линией фронта, на германской территории. А после этих поездок он стал рассказывать историю, как к нему подошел немецкий офицер, улыбнулся и спросил по-русски, не узнает ли его Александр Иванович? Доверительно сообщил, что он разведчик, до войны работал в России, служил в Охранном отделении и состоял в охране Распутина. А фамилия его — Штюрмер, он родственник премьер-министра. Но только попросил никому не говорить об этом… Ложь была грубой. Что же это за офицер разведки, который болтает о своих секретах, да еще видному общественному деятелю? Однако для потока грязи годилось.

Впрочем, работу самого Гучкова очень трудно было назвать патриотической и хотя бы честной. Начальник Охранного отделения Глобачев вспоминал, что ВПК всюду пытался создать впечатление, что правительственные органы никуда не годятся и всю продукцию для фронта производят только они, ВПК. Для этого в Сибири был построен огромный ящичный завод, поставлявший ящики почти на все оборонные предприятия. На фронт шли снаряды, винтовки, патроны в ящиках со штампом ВПК! «Когда же в 1916 г. были собраны статистические сведения о продуктивности изготовления боевого снаряжения для армии — казенных заводов, частных предприятий и ЦВПК, то оказалось, что главное количество боевого снаряжения производится по заказам правительства на казенных заводах, меньшая часть — частными предприятиями и только 0,4 % — по заказам ЦВПК» [20]. Да, поставляли только тару для винтовок, снарядов, патронов! Хотя Гучков и его коллеги получали огромные казенные средства, используя их по своему усмотрению. В том числе на публикацию оппозиционных газет, на подпитку революционеров через Рабочие группы.

Путиловские заводы в Петрограде совсем неслучайно превратились в революционное гнездо. Здесь в подрывной работе было замешано само руководство. Например, один из директоров Путилова Карл Шпан входил также в правление ряда других крупных предприятий — Русско-Балтийского завода, заводов Барановского, «Сименс Шуккерт», «Международного банка». Связи Карла Шпана и его брата Бориса с Германией были выявлены контрразведкой. В 1915 г. их арестовали и сослали в Сибирь (кстати, юрисконсультом братьев Шпан был Керенский).

Но убрали одного члена правления — оставались другие, такие как братья Животовские, Абрам и Давид. В 1909 г. они открывали список из 385 масонов, проходивших по делу учредителя лож в Петербурге князя Бебутова. В 1915 г. контрразведка тоже арестовывала их по обвинению в шпионаже, но не хватило доказательств, пришлось отпустить. А сам владелец заводов А. И. Путилов наряду с банкиром Д. Л. Рубинштейном, по данным агентуры Петроградского контрразведывательного отделения, числился «неуловимым шпионом, работавшим в пользу Германии», но уличить его никак не получалось.

У этих солидных промышленников, как и у Гучкова, провокации очень хорошо сочетались с баснословной наживой. Допустим, «Русско-Азиатский банк» Путилова вдруг «закрывал кредит» его же собственным заводам. Задерживалась зарплата, рабочие бастовали. А хозяин заводов и банка выставлял счет правительству — выделить ему субсидии в 36 млн рублей, иначе остановится производство [85].

Но наряду с забастовками обозначились другие опасные явления. Если германское правительство отвергло проект Парвуса печатать фальшивые деньги и подорвать позиции рубля, то министерство финансов Барка продолжало усиленную эмиссию бумажных денег, и результат был таким же. Реальный курс рубля упал вдвое, росли цены. А продовольствия и других товаров первой необходимости вроде бы имелось в избытке, но в разных городах стали отмечаться «недохваты». На прилавках вдруг исчезало то одно, то другое. Возникали очереди. В России их отродясь не бывало, у народа они вызывали чрезвычайное возмущение. Депутаты Думы и газетчики использовали дефициты и очереди для обвинений правительства. А подорожанием были недовольны рабочие, и агитаторы подталкивали их бастовать, требовать повышения зарплаты.

Российские власти прекрасно знали, что это преднамеренные диверсии. Секретный циркуляр министерства внутренних дел № 100186 от 9 января 1916 г. доводил до сведения губернаторов и градоначальников: «Исходя из тех соображений, что ни военные неудачи, ни революционная агитация не оказывают серьезного влияния на широкие народные массы, революционеры и их вдохновители, евреи, а также тайные сторонники Германии намереваются вызвать общее недовольство и протест против войны путем голода и чрезмерного вздорожания жизненных продуктов. В этих видах злонамеренные коммерсанты скрывают товары, замедляют их доставку на места и, насколько возможно, задерживают разгрузку товаров на железнодорожных станциях» [26].