Она вспомнила, как Бонд говорил: «Они способны вызывать бурю».

— Так вот. О существовании того, что я вам покажу, никто не знал. Оно принадлежало холмовикам, а потом стало принадлежать отцу. У него конечно же были деньги, в отличие от них. Предвидели они, что случится? Он писал, что да. Они сами пожелали, чтобы это случилось. Но с какой целью? — Он неожиданно передал ей лампу: — Возьмите. Здесь крутая лестница. Осторожнее.

Он спускался во тьму так, будто знал, где находится каждая ступенька.

Когда она догнала его в конце лестницы, он снова улыбнулся:

— Итак, доктор. О чем мы? Или, точнее, где мы? Очень близко к западному Краю Мира. Западнее нас Гузнэк, возможно, еще несколько ферм и больше ничего, что можно назвать по имени.

Нетронутая земля. Госпиталю нет и двадцати лет, Гринбэнк немногим старше, а до того здесь также ничего не было.

— Мне казалось, госпиталь старше. Что он был здесь всегда.

— Я вас понимаю.

Он придержал ее за плечо, помогая спуститься.

— Говорят, если зайти достаточно далеко, границы между землей, водой, воздухом и огнем стираются и остается своего рода бушующее море, из которого могут родиться необычайные вещи, неслыханные для обитателей сотворенного мира, но здесь... Мой отец называл таких духов эгрегорами, адаптировав, полагаю, для нашего слуха какое-то непроизносимое слово Первого Племени. — Попечитель вдруг сгорбился, принял угрожающе дикий вид и пролаял: — Эк-Эк-Кор! Кек-Рек-Гок! — А затем выпрямился, поправил галстук и легко улыбнулся. — Ну, или что-то в этом роде. Это техническое обозначение для того, у чего техническая сторона отсутствует.

Он открыл еще одну дверь и вступил в еще более глубокие и прохладные тоннели. В конце коридора показалась очередная дверь, запертая на тяжелый засов. Попечитель отпер и ее. За ней был тоннель из грубого красного камня.

— Это тоннели естественного происхождения. Они уходят далеко вглубь, — сказал он.

Камень под ногами стал истертым и гладким. По стенам тянулись красные прожилки — работа Первого Племени. Абстрактные рисунки: спирали, вихри, острые углы. Сложные, прекрасные, завораживающие. Попечитель не умолкал и шел быстрым шагом, не оставляя Лив времени их как следует рассмотреть.

— Мой отец был первым человеком без волос, которому позволили пройти сюда.

— Без волос?

— Ах, да! — Он погладил короткую жесткую бороду. — Полагаю, Племя воспринимает нас как людей без волос. Разумно, не правда ли? Даже ваши прекрасные длинные волосы — ничто по сравнению с буйными гривами холмовиков. Наша жизнь слишком коротка, чтобы отрастить такие гривы, не так ли? Мы умираем. Они возвращаются. Снова и снова. Представьте, они наверняка видят нас маленькими, глупыми, капризными, голыми безволосыми детьми.

— Не знаю, господин попечитель. Возможно.

— Возможно? Но это факт! И это разумно. Холмовик считается взрослым лишь после того, как он хоть однажды умер и воскрес. Вез этого таланта нам никогда не заслужить их уважения. — Он остановился, положив руку на дверь. — А отца они уважали. Он был странным, холодным человеком, сблизиться с ним мне так и не удалось. Но так он писал в дневнике: его привели сюда холмовики. Их было трое. Звали их, если это имеет значение, Кек-Кек, Кур-Кур и Кона-Кона Они показали ему то, что покажу вам я, и он почувствовал то, что ощутите вы. Он сел у воды и полоснул руку каменным ножом Кек-Кека от локтя до запястья. Какая сила воли! Отец был рисковым человеком, разве он мог знать, что это сработает? Не знал. Только верил. Он писал, что народ уважал его за способность выносить боль. Они уважали выносливость. Уважали волю и веру. Он перевязал рану рубашкой и спал в пещере семь дней. Рана не загноилась. Кровь сгустилась и не текла. Через семь дней он исцелился. Остался ужасный шрам, и к нему так и не вернулась беглость пальцев, но он доказал то, что хотел доказать. Позже он вернулся сюда с железом. Он понял, что Первому Племени здесь больше не место. Сила пропадает зря, говорил он. На него снизошло Видение, и он построил Дом. — Попечитель открыл дверь. — Мою мать ранила шальная пуля. Дух не смог поставить ее на ноги, но облегчил ее страдания. Конечно, она давно умерла.

— Ах, я...

Он болезненно улыбнулся:

— Мне очень интересно, Лив, считаете ли вы, что мой отец поступил правильно?

— Господин попечитель, я...

— Как человек со стороны, что вы думаете? Сам я не знаю. Не отвечайте сразу.

Он задул лампу. Пещера впереди сияла теплым красным светом.

Попечитель отошел в тень, пропуская Лив вперед.

Пещера была глубокая и темная, как женская утроба, а земля — гладкая и сырая. В самом конце покатого склона мерцал тихий водоем, окруженный высокими камнями, похожими на женщин, стирающих белье, молящихся или готовых принять обряд инициации, как требовала от них какая-то древняя религия, подумала Лив.

Вода светилась мягким красным сиянием.

Стены пещеры, покрытые необычайно изящными рисунками, в туманном полумраке напоминали ветви ив над рекой у Академии.

Лив осторожно села на землю, скрестив ноги.

Вода светилась из глубины. Так свет и тепло проходят сквозь ладонь, если держать руку над свечой, — вот на что это похоже, подумала Лив.

— Очень красивый свет, — сказала она.

Она почувствовала, что ей жарко, и обмахнулась рукавом. В пещере было на удивление тепло.

— Попечитель?

Она огляделась и с удивлением обнаружила, что его нет. Пещера оказалась просторней, чем она думала, глубины ее были сокрыты мраком, и лишь красные отметины на стенах сияли, как путеводные звезды.

Лив обернулась. Что-то огромное и невидимое поднялось из воды, схватило ее, и она вскрикнула. Пахло землей, кровью, слезами. Больше она уже ничего не увидела. В нее проникло нечто ненасытное и где-то неглубоко под кожей нащупало узел самолюбия, уязвленного неудачами с Д. и Г., жилку одиночества, беззащитности и обиды на врачей госпиталя за холодное отношение к ней. Все это будто вырвалось из нее, и Лив затаила дыхание. Нечто забрало у нее свою добычу, проглотило ее, и она облегченно вздохнула. Долгие годы она принимала успокоительное, как ей теперь казалось, неимоверно долго, но лекарство никогда не действовало так быстро, так сильно и решительно.

Нечто отыскало и тут же поглотило ее кошмарный сон о пти-целете Линии, его отвратительном пулемете, похожем на жало насекомого. Но и это не утолило его голода. Оно проникало все глубже и глубже в поисках самых глубоких ран.

Фасад Август-Холла Кенигсвальдской Академии, демонстрируемый внешнему миру, выглядел величественно, горделиво и строго, точно суровый лик из серого камня. За ним квадратная форма медленно уступала место хаосу арок и контрфорсов, оголенных труб, парников, тенистых веранд и крытых галерей, экспериментальных оранжерей, бесчисленного множества гаргулий [Гаргулья {фр. gargouille) — драконовидная змея, согласно легенде, обитавшая во Франции, в реке Сене. Она с огромной силой извергала воду, переворачивая рыбацкие лодки и затопляя дома. Св. Роман, архиепископ Руана, заманил ее, усмирил с помощью креста и отвел в город, где она была убита горожанами. Впоследствии мастера вырезали изображения гаргулий на водостоках. В фортификационных сооружениях, таких как замки, каменные изваяния этих чудищ были призваны охранять от врагов. Скульптуры в виде гаргулий (наряду со скульптурами химер) украшают храмы, построенные в готическом архитектурном стиле.], нескольких сараев с инструментами, возле которых в любое время суток — но не сегодня — курили бледные студенты, и козий загона доктора Бэя. Дальше простирались лужайки.