Широков обвел их побелевшие лица хмурым взглядом. Его глаза остановились на Ане, и он проговорил с холодной и не совсем уместной иронией:

– Держись, девочка. Теперь ты знаешь, сколько стоит человеческая жизнь.

– У человеческой жизни нет цены, – пролепетала Аня. – Она бесценна.

– Ты права, – усмехнулся Широков. – Она ничего не стоит. Совсем ничего. Кстати, если кто-то из вас вздумает меня подставить или решит выехать на моем горбу из этого адского дома – я церемониться не стану. Предупреждаю сразу. А теперь идем в подвал! Здесь нам больше ловить нечего!

Вот уже несколько минут они шли по узкому коридору подвального помещения, освещенному тусклыми светодиодными лампами. Мрачный подвал с запыленным бетонным полом и пустыми батареями, издающими жуткие тоскливые звуки, резко контрастировал с изысканными интерьерами дома.

Все молча шли вслед за Широковым, который успел перерисовать схему подвала на огрызок листка и теперь вел своих спутников с мрачной, угрюмой решительностью, время от времени сверяясь с планом.

Вдруг Илона, шагавшая рядом с бурильщиком, засмеялась.

– Ты чего? – удивленно спросил Широков.

– Смешно! – продолжая посмеиваться, проговорила она.

Широков и Ника переглянулись. Она пожала плечами.

– Чего тебе смешно-то? – грубо спросил он.

– Да вот это все! – Илона обвела подвал рукой. – Ехали в «дом двадцать первого века», а попали в какие-то средневековые казематы! – Она смахнула выступившие от смеха слезы. – Неужели вам не смешно?!

– Смешно до усрачки, – мрачно проворчал Широков. – Смотри не намочи трусики от смеха.

– Она права, – неожиданно поддержал девушку Максим, кресло которого катил перед собой верный и молчаливый Валентин. – Все это полный абсурд, а абсурд невозможно победить, над ним можно только смеяться.

– Чего ж ты сам не смеешься? – проворчал Широков.

– Я смеюсь, давно смеюсь. Только ты этого не слышишь. Этот смех не для всех.

Бурильщик поморщился и проговорил с открытой неприязнью:

– Опять ваш интеллигентский выпендреж. Все у вас не как у людей. Фразочки эти, ухмылочки… Когда-нибудь с ваших морд сотрут их кулаками, вот тогда и заверещите.

– Такие, как ты, все время пытаются это сделать, – заметил Максим.

Широков хмыкнул, но ничего не сказал. Все молча зашагали дальше, усталые, напуганные, не верящие в то, что это происходит на самом деле.

Они шагали по холодному коридору подвала, освещенному тусклыми лампочками, утопленными в стены, и старались отогнать от себя панические мысли, навеваемые теснотой сырого туннеля.

По каким-то странным соображениям строители не стали делать коридор прямым. Он извивался, петлял, совершал крутые повороты. В одном месте туннель вдруг разветвился. Широков повел всех по левому рукаву, но, описав дугу метров в двадцать, они опять попали в правый.

– Давайте немного отдохнем, – попросила Ника. – С нами ребенок.

– Я не устала! – мгновенно взвилась Аня, но голос у нее был уставший, да и выглядела она совершенно выжатой.

Широков остановился и перевел дух.

– Отдых две минуты, – сказал он.

Кресло Максима поравнялось с ним и остановилось. Бурильщик посмотрел на него, ухмыльнулся и вдруг сказал:

– А знаешь, что на самом деле смешно?

– Что? – спросил Максим.

– Когда мы отсюда выберемся, ты все равно останешься жалким безногим неудачником. С глупой ухмылкой на губах и бесполезной медалькой в кармане.

– А ты, надо полагать, откроешь для себя дивный новый мир и получишь от Бога пирожок счастья? – иронично поинтересовался Максим, доставая фляжку.

– Пирожок – не пирожок, а своего не упущу, уж будь уверен.

– У вас ведь жена только что умерла, – неодобрительно проговорила Ника. – А вы уже думаете о новой жизни?

Бурильщик хмыкнул:

– А что мне остается? Или ты хочешь, чтобы я лег в гроб вместе с ней? У вас, интеллигентиков, так принято? Что-то я ничего подобного не встречал. Вы тоже теряете близких, а потом жрете и пьете в свое удовольствие, как все нормальные люди. Только пищите при этом о чем-нибудь высоком и печальном.

Максим отхлебнул из фляжки и посмотрел на часы, циферблат которых мягко мерцал в полумраке сырого коридора. И тут откуда-то докатился протяжный, негромкий и низкий гул, смолкший через несколько секунд.

– Какой-то гул, – растерянно проговорила Илона. – Ненавижу подвалы.

– Мне одной показалось, будто стены дрожали? – спросила Ника.

Ей никто не ответил, лишь Илона наморщила нос.

– Хватит пугать, – с легкой ноткой истерики проговорила она. – Мне и так не по себе.

Максим взглянул на бурильщика.

– Что будем делать дальше? – спокойно спросил он. – Продолжать тупо двигаться вперед?

– А ты против? – хмуро уточнил Широков.

– Ты выглядишь растерянным. А это значит, что твой план ни черта не стоит. Ты не знаешь, куда идти, правда?

– Заткнись, – лениво проговорил бурильщик.

– Ты не знаешь, куда идти, – повторил Максим. – А это значит, что мы заблудились.

– Оставайся здесь, если хочешь, – пробасил тот. – Если повезет, поймаешь себе на ужин крысу. А мы пойдем дальше. Я не собираюсь гнить в этом подвале.

Илона подошла к бурильщику вплотную и тронула его за рукав.

– Это правда? – спросила она. – Мы заблудились?

– Да, – пробасил Широков. – Этот план – обманка.

– Но… зачем? Зачем они нам его показали?

– Чтобы заманить нас в подвал, – сказал Максим и запил свою реплику глотком коньяка из серебристой фляжки.

Несколько секунд все молчали, пораженные этим известием.

– А ты что думаешь, мао? – спросил Широков у парня-азиата.

– Я думаю, что любой коридор рано или поздно кончается.

– Ага, – Широков ухмыльнулся. – Стенкой!

– Не обязательно. Я бы даже сказал – маловероятно. Если у коридора есть вход, то должен быть и выход.

Широков вздохнул.

– Дать бы тебе по твоим узким гляделкам, – глухо проговорил он.

– Странное ощущение, – заговорила вдруг Аня, и голос ее прозвучал так взросло и серьезно, что все взглянули на нее с удивлением. – Столько людей погибло, а я не чувствую ни жалости, ни горя. Я чувствую только страх. Страх за свою собственную жизнь.