Как оказалось, дипломатика – это наука, изучающая документы. Самая важная ее часть – как их правильно подделывать, чтобы нельзя было отличить от настоящих. А в идеале, надо на таком высоком уровне исполнять бумагу, чтобы на ее фоне любой оригинал выглядел неумелой попыткой фальсификации.

Логически продолжая мысль мэтра Реклю, я прихожу к совершенно правильному выводу, что каллиграфия в его понимании – это наука о том, как правильно подделать чужой почерк. Разумеется, подделывать надо так и только так, чтобы владелец почерка в недоумении чесал затылок, пытаясь припомнить, когда же он накарябал это послание!

– Есть время сражаться мечами и копьями, топить корабли и брать штурмом города и неприступные твердыни, – весомо роняет мэтр Реклю. – Тогда гремят пушки, грохочет копытами конница и рекой плещет кровь. Но есть время и для внешне малозаметной, но столь необходимой бумажной работы. Она не так явственна, но подчас намного важнее, чем все усилия полководцев.

Господин второй секретарь достает из поясного кошеля с десяток разных печатей, показывает мне.

– С помощью достаточно несложных приспособлений можно запечатать любое письмо так, что в жизни не отличишь, чья рука приложила печать.

Я с уважением внимаю, помнится смутно, что у Гектора тоже был похожий набор. В эпоху, когда девять десятых из дворянского сословия неграмотны, единственный способ удостоверить посланное тобой письмо – это запечатать его фамильным перстнем или личной печатью. Получив письмо, адресат первым делом долго изучает оттиск на воске или сургуче, а уж затем зовет грамотея, чтобы тот озвучил послание… Обязательно возьму на вооружение!

Как и все в аббатстве, я в обязательном порядке посещаю воскресные богослужения. От строго обязательного присутствия на мессах освобождены лишь тяжелобольные и часовые, бдящие на стенах. Излюбленная тема в последнее время: Господь наш – Господь гнева. Все, что скороговоркой говорится о милосердии, вовсе не относится к англичанам и бургундцам, злобным порождениям ехидны, отъявленным мерзавцам и скрытым еретикам.

Да и потом, проявляя милосердие к врагу, не значит ли это поддаваться дьявольскому искусу? Милосердный Иисус мог глядеть в самое сердце грешника, лишь потому и миловал. А мы, не обладая и крупицей Его мудрости, будем миловать всех подряд? Если за зло платить добром, чем будем платить за добро? А потому надо убивать всех англичан и бургундцев без разбора, Господь сам решит, кого из них отправить в ад, а кого в чистилище!

Я невольно ежусь. Похоже, перемирие подходит к концу, скоро разразится война. Слухи о грядущем столкновении ходят давно, теперь они резко усилились. Якобы дофин решил отвоевать обратно потерянные земли, собрал большое войско и планирует перейти Луару, сбросить в море ненавистных англичан. Я долго прикидываю, чем же смогу помочь Франции в грядущем столкновении, наконец понимаю.

В странное время я попал. Здесь уже осознали силу пороха, но ручного огнестрельного оружия пока не придумали. Да и артиллерия развита на чрезвычайно низком уровне. Я могу кое-что подсказать местным мастерам, но кто меня будет слушать? Тут нужен человек опытный и с именем, уважаемый в обществе оружейных мастеров.

К счастью, мне знакома сразу пара. Поздно вечером я прихожу в мастерскую братьев Бюро, наших мастеров-артиллеристов. На широком столе разложены большие листы желтоватой бумаги, мельком я вижу чертежи орудий. Тут же Марк пихает старшего брата в бок, Жан с трудом отрывается от бумаг, хмуро рычит:

– Да что опять?

– Взгляни, кто появился!

Невысокий черноволосый бретонец поднимает голову, широкий рот расплывается чуть не до ушей:

– Пришел? Хочешь поделиться еще какой-нибудь хитростью?

Дело в том, что еще месяц назад я, ссылаясь на привезенную отцом откуда-то с таинственного и загадочного Востока книгу по оружейному делу, которую якобы пару раз небрежно пролистал, дал Жану пару ценных советов. Огнестрельное оружие здесь находится в некотором загоне. Всем понятно, что за ним – будущее, но настоящее пока что… удручает. И братья Бюро понимают это лучше многих и многих.

У британцев имеются три громадных плюса, какие с легкостью перевешивают французский героизм и численное превосходство. Это регулярная армия, четко организованное взаимодействие пехоты, конницы и лучников на поле боя и, наконец, чуть ли не самое главное – стрелки из длинного английского лука.

Вот уже добрую сотню лет намного меньшее английское войско раз за разом разбивает французов с помощью лучников. Несколько тысяч опытных стрелков, со всех сторон защищенных пехотой и конницей, непобедимы. Каждый выпускает в воздух дюжину стрел в минуту, поеживаясь, очевидцы утверждают, что со стороны это выглядит как густой снегопад из стрел.

Этому оружию массового поражения французам противопоставить нечего. Если раньше крепко верили в мастерство хваленых генуэзских арбалетчиков, то ныне ясно даже детям, что те надежды не оправдались. Нет ни времени, ни денег готовить собственных Робин Гудов. Отсутствуют традиции, нет необходимого количества учителей. На мой взгляд, выход только один: развивать полевую артиллерию. Посмотрим, что запоют хваленые английские лучники под залпами картечи. И разумеется, как можно быстрее надо вводить в армии ручное огнестрельное оружие.

Ближе всего к этому понятию кулеврины. Это настолько неудобные в обращении двухпудовые дуры с длинным двухметровым стволом, что в одиночку с ними смог бы управиться лишь Конан-варвар. А потому устройство обслуживают сразу двое стрелков, причем первый, пыхтя от натуги, ставит кулеврину на специальную подставку вроде треноги и разворачивает дулом к цели, а второй тем временем подносит горящий фитиль к отверстию сбоку, чтобы запалить порох.

Затем железную трубу аккуратно снимают с подставки, тщательно прочищают дуло от нагара, насыпают свежий порох, засовывают пулю, утрамбовывают все пыжом и начинают высматривать новую цель, поскольку старая уже черт знает куда делась. Какая уж тут скорострельность или прицельность! Основной эффект от подобных выстрелов – психологический: грохот, пламя и дым наводят оторопь на самых бесстрашных. И люди, и лошади здорово пугаются подобных «снайперов», а если берут в плен, то безжалостно рубят стрелкам руки, выкалывают глаза, вымещая пережитой ужас.

Пушки палят каменными и железными ядрами, которые наносят основной урон пехоте и кавалерии, мячиком отскакивая от земли. Но в качестве полевой артиллерии пушки почти не используют, вот лупить по крепостным стенам, башням и воротам при осаде – другое дело.

Вдобавок пушки принято размещать на деревянных колодах, где наклон ствола изменить физически невозможно. А самое главное, в Европе бушует детская болезнь роста. Здесь модно обладать суперпушками, массивными и с огромными жерлами. Свободные итальянские и германские города кичатся друг перед другом бомбардами весом аж по пятнадцати тонн. Помнится, немцы в последнюю войну все бредили чудо-оружием: пушкой с дулом в тридцать метров. Все это – мертворожденные монстры.

Для перевозки каждого «чудо-орудия» требуется по десять телег и шестьдесят лошадей, не считая полусотни человек обслуживающего персонала, какая уж тут маневренность и проходимость. А переправка через частые во Франции реки – ведь не каждый мост или паром сдюжит подобный вес? Вдобавок такие монстры славятся низкой скорострельностью и отвратительной меткостью. Но зато у них чудовищный рев! Громадное жерло! Огромные ядра, с небывалой силой крушащие неприступные бастионы!