— Надоело мне кино, — проговорила Маша с неожиданным ожесточением. — Терпеть его не могу.

— Почему?

— Почему? Ну… — Она вздохнула. — Ладно, расскажу. Я… я по глупости ввязалась в историю… — Опалин насторожился. — Есть одна подружка, которая… словом, у нее роман, но она боится потерять мужа. В общем, она говорит ему, что идет со мной в кино, но… фильм смотрю я одна, а она тем временем развлекается.

— И зачем тебе такая подруга? — спросил Иван, буравя ее недоверчивым взглядом.

— Зачем? Она устроила так, что ее муж дает мне работу. Он ученый, ну, я и печатаю разные статьи, заметки… А это деньги.

— Я вчера видел тебя в машине, — признался Опалин.

— Вот. Это мы с ней ездили после маникюра… То есть ей делали маникюр, а я так, за компанию была. Потом, значит, она на свидание, а я в «Палас».

— А мне ты сказала, что занята, — напомнил злопамятный Иван.

— Ты бы стал обо мне плохо думать, — нашлась Маша. На самом деле она бы предпочла обойтись без признаний, но вчера заметила Опалина в трамвае и испугалась, что он может понять все не так и бросить ее.

— Как зовут твою подружку? — спросил Иван.

— Мила, она раньше пела тут в хоре.

Вот так номер, мелькнуло у него в голове. Уж не та ли это Мила, которая крутила роман с Казачинским? И что, он снова с ней встречается?

Опалин не был ханжой и знал, что жизнь всегда немного шире рамок, в которые ее пытаются втиснуть; но ему было крайне не по душе, что сразу два человека из его ближайшего окружения оказались так или иначе замешанными в пошлейшем адюльтере. С его точки зрения, и Казачинский, и тем более Маша были достойны большего. Собравшись с мыслями, он осторожно спросил:

— Послушай… А ты не можешь… ну… как-нибудь дать понять этой Миле, что тебе надоело ее покрывать?

— Но тогда она сделает так, что мне больше не будут ничего давать, — ответила Маша.

— Ты можешь найти подработку где-нибудь еще.

— Да? И где же? — Она задорно прищурилась. — Ты в курсе, что машинисток год от года становится все больше? Это, знаешь, со стороны кажется легко — найти подработку, а как доходит до дела, все предпочитают связываться только со знакомыми.

— Зачем тебе тратить свое время на все это и ломать ногти о клавиши? — не утерпел Опалин. — Я понимаю, что деньги… Ну если тебе надо, возьми у меня.

— Не хочу, — отрезала Маша. — Потому что однажды ты решишь, что ты меня купил, да, так всегда бывает. А я не желаю, чтобы меня попрекали. Захочу купить «Красную Москву» за тридцать рублей — ну и напечатаю сколько надо этих глупых статей и куплю. Или «Манон», но они еще дороже…

Опалин собирался ответить, что ни к чему покупать духи за тридцать рублей, когда есть одеколон за три-четыре рубля, — и думал он так вовсе не из-за пристрастия к экономии, а из типично мужской нечувствительности к некоторым нюансам. Если ты пахнешь дорогими духами, ты ощущаешь себя королевой; дешевая водичка, какой бы прекрасной она ни была, отнюдь не прибавляет уверенности в себе. К счастью, сказать он ничего не успел (и таким образом избежал неминуемой ссоры), потому что порог канцелярии переступило новое лицо.

Под левым глазом вышеозначенного лица красовался внушительных размеров фингал, в углу рта — свежая ссадина, и вдобавок их обладатель выглядел так, словно не спал всю ночь. Одет он был, как тогда нередко одевались для класса, — в рубашку, трико и очень короткие штаны, которые удовлетворяли тогдашним требованиям о балетных приличиях. За спиной вновь прибывшего маячили фигуры Казачинского и Завалинки, которые явно задались целью отрезать ему все пути к отступлению.

Вольский с вызовом встретил взгляд Опалина и спросил:

— Ну, что еще я натворил?

Это может показаться непостижимым, но он улыбался.

— Кто вас так отделал, Алексей Валерьевич? — спросил Опалин.

— Кто бы ни отделал, — ровным тоном ответил премьер, — жаловаться вам на него я не собираюсь.

— Где вы были вчера после одиннадцати вечера? — задал Иван следующий вопрос.

— Это мое личное дело.

— Во сколько вы вчера покинули театр?

— Не помню. Еще до начала «Кармен». Часов в пять, в шесть.

— Вахтер видел, как вы выходили?

— Спросите у него.

— Снимите рубашку.

— Зачем?

— Вчера в театре кто-то пытался меня убить, и я ранил этого человека куском зеркала.

— Значит, это вы разнесли репетиционный зал, — вздохнул Вольский, — а у нас их и так не хватает…

Он бросил быстрый взгляд на Машу и стал расстегивать пуговицы рубашки, но, хотя он не проронил ни слова, по его двусмысленной усмешке можно было подумать, что он раздевается ради нее.

На мускулистом торсе премьера не обнаружилось ни единой раны, зато на правой руке, пониже локтя, все присутствующие в канцелярии без труда заметили глубокие царапины, судя по их виду, оставленные женскими ногтями. По крайней мере, именно такое у всех создалось впечатление.

— Одевайтесь, — буркнул Опалин. — Может быть, вы все-таки расскажете, где вы были и что делали вчера после одиннадцати?

— И не подумаю, — ответил Вольский спокойно.

В следующее мгновение Антон едва не впечатался в косяк, потому что в дверь мимо него вихрем влетела Ирина Седова. Она была в темно-синем закрытом платье с брошкой на груди, ее волосы были по-балетному расчесаны на прямой пробор и убраны в узел на затылке. Глаза балерины сверкали, палец, украшенный тяжелым кольцом с сапфиром в обрамлении бриллиантов, угрожающе нацелился в сторону Опалина.

— Вы — не помню, как вас там зовут, — не смейте трогать Алексея!

— Ему всего лишь задали вопрос, где он был вчера после одиннадцати вечера, — заметил Опалин, на которого угроза балерины не произвела никакого впечатления.

Ирина обернулась к Вольскому.

— И ты им не сказал? — вырвалось у нее. Премьер поглядел на нее и ничего не ответил.

С видом человека, которого вынуждают признать неприятную для него правду, балерина повернулась к Опалину.

— Он был у меня, у меня, ясно вам? Если кто-то чего-то не говорит, это не значит, что он в чем-то виноват… Это просто значит, что человек порядочный, что он не хочет… не хочет распространяться о своей личной жизни…

Антон покосился на Казачинского и понял, что его товарищ так же мало поверил в заявление Седовой, как он сам. Но что казалось совершенно непостижимым, так это то, что Опалин, которому случалось выводить на чистую воду куда более прожженных лжецов, чем взвинченная балерина, сделал вид, что верит ей.

— И вы готовы подтвердить ваше заявление письменно? — осведомился он.

— Конечно! — не колеблясь ни секунды, ответила Ирина.