говорит Федя. — Он же гад, он хуже всякого гада, потому что к нему не придерешься. Он приехал и уехал и считает, что здесь ему больше не быть — так зачем ему думать и заботиться. Он только для себя живет, он схватил — и ладно, а там хоть трава не расти. Я как подумаю, сколько таких развелось, которые живут так, как будто последний день живут, как будто завтра конец света и уже можно не стесняться, можно все свое скотство наружу выставлять, — так страшно становится. И душа, не поверишь, болит, болит, за каждый случай такой болит. Вот два года уже, как ящерку везде ищу, дочке хочу ящерку показать; помнишь, ящерки маленькие везде бегали, на солнце грелись — так нет их совсем, повывели. Тут же по полям и по дорогам удобрения рассыпаны — а много ли ей надо. Да что ящерка — она маленькая — ондатру всю побили, а она ж в воде живет, прячется…

Стоп! Так вот в чем дело. Долгими часами на реке меня все время не покидало ощущение какой-то пустоты, непонятное, но явственное чувство, будто что-то в мире не так, чего-то не хватает. В прошлые годы, тихо спускаясь в лодке по течению, вдоль обрывистого берега, изрытого норками ондатр, я часами наблюдал, как эти зверушки вечерами, после захода солнца, стригут траву и подтаскивают ее к норкам; вокруг норок образуется зеленый плотный настил, а на нем сидят маленькие ондатрята, опустив хвостики в воду. Увидев лодку, надвинувшуюся неслышно, мама-ондатра начинает загонять их в нору, а они не слушаются, не понимают. Наконец, мама загоняет их в убежище, и они сидят там друг на друге, а хвостики все равно наружу…

— Он удобрения вдоль дороги рассыплет — поленится подобрать, пусть ящерка ими травится. А сюда придти зимой — зимой здесь снега наметает выше человека — сюда не поленится, пробьется, чтобы ондатрину норку обложить…

— Кир-ряк! — раздалось вдруг сверху. — Кир-ряк! Крак! Кир-ряк!

Федя вздрогнул, вскинулся, но я, преодолев секундное оцепенение, рассмеялся, успокоил его.

Это подала голос моя соседка, птичка, что гнездится на вершине громадного старого тополя, стоящего над обрывом. Я думаю, что птичка эта небольшая, потому что большое-то гнездо я бы разглядел, как ни велик тополь. Ну а голос, голос — это да… Ранним-ранним утром, когда солнца еще не видно, оно вот-вот появится, выглянет из-за крутого увала, и только верхушки тополей светятся, — просыпается весь прибрежный лес, невидимые и неведомые мне птички разливаются на все голоса. Рай земной — да и только. И тут в общий радостный хор включается моя птичка: кир-ряк! кир-ряк! — разносится по всему берегу, начисто заглушая все остальные трели и рулады. Слушать это, конечно, невыносимо. Вначале я злился: «Колесо ведь несмазанное, а тоже небось думает про себя, что поет, как соловей», а потом примирился: что ж, каждый поет таким голосом, каким наградила его природа.

Но сейчас-то птичка не пела, она явно ругалась, скандалила. Вслед за очередным хриплым воплем «кир-ряк!» донесся шум, хлопанье крыльев и с тополя сорвалась, слетела под обрыв громадная ворона. А за ней, камнем упала на нее, как сокол, маленькая ярко-желтая птичка: прямо в воздухе, на лету, долбанула ворону клювом и взмыла вверх.

Мы с Федей растерянно переглянулись: так все быстро, неожиданно и непонятно.

Я встал, подошел к обрыву. Внизу, на стволе поваленного дерева сидела и оправлялась ворона, растерянная и растрепанная. Увидев меня, она недовольно дернула головой и раздраженно бросила: «Кар-р!» — что явно означало: «А тебе чего надо; и так схлопотала по шее, так ты еще здесь ходишь».

Я вернулся к палатке.

— Видел, а? Видел? — радостно спрашивал Федя, глядя то на меня, то на вершину тополя. — Вот ведь пичуга! Налетела, как истребитель на бомбардировщика! От вороны только перья во все стороны! Гнездо ведь хотела разорить, лахудра старая!

— Да уж, у такой разоришь. Все глаза выклюет. А с виду-то всего ничего, как синичка. Да и желтенькая…

— Что ты, синичку-то я сразу узнал бы! У синички только грудка желтая. А эта вся желтая, в черную крапинку. Пестрая, вроде сойки…

— «Вроде», «вроде», — забурчал я. — Тоже мне, деревенские… Ну, городские — ладно, — у них жизнь такая. А вы-то… как залезете на свои мотоциклы — и только ветер в ушах. Скоро ворону от сороки отличать не будете…

— Похоже, сойка, — с сомнением в голосе предположил Федя, не обращая внимания на мое бурчание. — Но неужто у сойки такой голос. Как будто ржавые гвозди гвоздодером дерут, прости господи…

— Да, голосок еще тот…

— С таким голосом сидеть в сортире и кричать: «Занято!» — сострил Федя.

Я рассмеялся. Ну, слава богу. Очень кстати оказалась сейчас эта отважная птичка.

Похоже, о том же подумал и Федя. Он посмотрел на меня, вздохнул и тоже засмеялся:

— Видишь, какие дела. А я-то разошелся… Да все ведь из-за Милки. Ну сам посуди, разве можно хорошую корову под нож отдавать?

— Постой, постой, — спохватился я, с трудом возвращаясь к тому, с чего все началось. — А почему обязательно сдавать? Продай ее кому-нибудь — и все дела!

— А кому ты ее продашь, интересное дело. У наших у всех свои коровы есть. Да и не привыкли у нас продавать, привыкли сдавать — и все.

— А в райцентре? А в соседних деревнях? Сейчас же все начинают скотину держать, вот и купят у тебя…

— Купят, догонят и еще купят. Что ж ты думаешь, я теперь с коровой в поводу по деревням ходить буду? Конечно, был бы в районе скотный базар — тогда другое дело. А в город везти — только намучаешься. Машину нанимай — плати, да если не продашь — обратно как? Что ты — одна морока…

— А если объявление дать?

— Где? На столбе в Большой Малышке?

— Почему на столбе — в районной газете. Так, мол, и так, продается корова…

— Что ты, в газете про корову! Сроду такого не было.

— Ну как же не было: дают ведь объявления про обмен квартир, или дом продается, например.

— Так то дом, а то корова — сравнил…

— Да все равно же! — загорячился я. — Все равно! Твое дело — деньги заплатить за объявление, вот и все. Хочешь, поедем, у меня там знакомые есть.

— Знакомые? — оживился Федя. — Если знакомые, тогда конечно. А что?

— Ничего. И без знакомых можно. Пойми, это твое личное дело: хочешь — про дом объявление давай, хочешь — про корову. Вон в больших городах в газетах объявления дают: куплю щенка, или: продаю попугая…

— Иди ты, — не поверил Федя.

— Точно тебе говорю.

— Надо же, попугая продает…

— Ну так поехали?

— А что, поехали!

— Я и говорю: поехали!