Про губы Аглая думать себе запрещала, потому что понимала, что мысли эти до добра не доведут, а непонятные, какие-то туманно-призрачные отношения с Михаилом усложнятся еще больше. Но внутренний голос, назойливый и неистребимый, шептал, что один-единственный поцелуй может решить возникшую дилемму раз и навсегда. Ей хватит лишь мгновения, чтобы понять и степень его искренности, и силу своей любви. Это вернее слов и правдивее взглядов, это что-то глубинное, на уровне инстинктов. Вот потому, что на уровне инстинктов, глубоком и опасном, Аглая и запрещала себе не то что подобные мысли, даже намек на мысль. Лето кончится, все разъедутся по домам, и история эта приключенческо-романтическая сама собой сойдет на нет. Почему-то о том, что их с Михаилом дома находятся пусть и в огромном, но все же в одном городе, Аглая напрочь забыла. Женщины с Венеры, мужчины с Марса... У каждого своя планета, своя траектория...

* * *

О том, что случилось с Петром, Михаил узнал по телефону от Люси. Люся рыдала в трубку, икала, материлась и обзывала кого-то сволочью и ублюдком, а еще требовала, чтобы Михаил немедленно, вот сию же секунду, приехал, потому что он ее бывший муж и не смеет оставлять ее наедине со всем этим ужасом. Михаил пообещал, что приедет, и, оборвав причитания бывшей на полуслове, отключил связь. После секундных раздумий он сделал три звонка: первый Василию Степанычу, второй в городскую больницу и третий, самый важный, Аглае.

Василий Степаныч бодрился, но по голосу было слышно, что случившееся выбило старика из колеи. Михаил никогда раньше не думал о Степаныче как о старике, а сейчас вот вдруг подумал и сам удивился этим своим мыслям.

– Петра увезла «Скорая». – В голосе Степаныча отчетливо слышалась обреченность. – Я пять минут назад звонил, сказали, что его сейчас оперируют, прогнозы давать отказались напрочь.

– А сами что думаете? Вы же его видели? Шансы есть? – Михаил задавал вопросы, а сам прокручивал в голове недавний разговор с Петькой. Петька определенно что-то нарыл, что-то настолько важное, что его решили убрать. Вот же детектив доморощенный, все намеками да загадками, не сказал ведь ничего! И думай теперь, кто ему, дураку, башку проломил...

– Миша, я, по-твоему, врач? – теперь в голосе Степаныча слышалась злость. – Не знаю я, какие у него шансы! Знаю только, что живым до больницы довезли, и то счастье.

– А с Люсей что? У нее голос был такой... странный. Или пьяный? Степаныч, вы бы приглядели за ней, пока я не приеду. Что-то сердце не на месте, как бы она чего не сотворила по дурости.

– Приглядишь за ней, как же! У себя в кабинете заперлась, никого не пускает и ревет белугой. Не думал, что наша Люся такая впечатлительная. Они ж с Петром никогда особо не ладили...

Ладили – не ладили... Какая теперь разница? Не впечатлительная Люся, а добрая. Вот только доброты своей отчего-то стесняется, оттого и ведет себя как последняя стерва.

– Все равно присмотрите. Не хотите сами, так кого из персонала у двери кабинета поставьте.

– Поставил уже. Макара с берданкой, чтобы охранял. Сам-то скоро будешь?

– Скоро. Кое-какие дела неотложные сделаю и примчусь.

– Что тут неотложнее может быть? – В трубке что-то булькнуло, Степаныч красноречиво крякнул: никак тоже решил водкой полечиться?

– Берегите там себя. – Михаил нажал на отбой и тут же набрал номер больницы.

От мрачной и не особо разговорчивой медсестры удалось добиться немногого: пациент жив, состояние стабильно тяжелое. Пришлось звонить главврачу, по старой памяти просить о содействии, чтобы Петьку устроили по высшему разряду, а если потребуется и позволит состояние, организовали перевод в областную больницу. Главврач обещал взять вопрос под свой личный контроль и тут же намекнул, что больнице до зарезу нужны спирографы, хоть самые плохенькие, но лучше бы импортные. Настал черед Михаила обещать содействие и спонсорскую помощь.

Третий и самый важный звонок он сделал уже по пути на почту.

– Алло? – Голос Аглаи был настороженный, будто она уже ждала неприятностей. А может, и ждала, или кто уже сообщил про Петьку.

– Это я, – сказал Михаил вместо приветствия и поморщился – можно подумать, Аглая не знает, что это он. Сам же на днях сунул ей свою визитку с номерами телефонов.

– Что-то случилось?

– Случилось.

– С кем?

– С Петькой. Нашли сегодня ночью с разбитой головой в парке.

– Он жив?

– Жив... пока.

Михаилу хотелось бы сказать что-то успокаивающее, ободряющее, а не это ужасное «жив пока», но с Аглаей по-другому нельзя. Еще решит, что он собирается реанимировать их общее прошлое, и отдалится, захлопнется. Этого нельзя допустить, Аглаю нужно держать в пределах видимости, под контролем, потому что она еще более непредсказуемая, чем Люся, а сюрпризов с него предостаточно. Вот поэтому он сказал не то, что хотел, а то, что нужно:

– Аглая, это охота. Понимаешь?

– На кого охота? – Она все понимала, но все равно спросила.

– На тех, кто остался в живых тогда, пятнадцать лет назад.

– И кто охотник? – Что-то ему почудилось в ее голосе, что-то вибрирующее, отчаянное и мучительное одновременно, словно она уже знала ответ, но ждала подтверждения от него.

– Не знаю. – Он даже головой мотнул, точно она могла его видеть.

– А я знаю. Погоди, мне нужно кое-что проверить, я скоро приеду в поместье. – В трубке послышались гудки отбоя, и Михаил едва не застонал от досады. Аглая всегда от него ускользала. Ускользнула и сейчас.

На почте его ждал пакет с документами, которые отчасти проливали свет на происходящее. Что ни говори, а нанятый им частный детектив свое дело знал, информацию собрал интересную и максимально полную...

Пятнадцать лет назад

Затея с балом, или, как говорил Василий Степанович, реставрацией исторических событий, понравилась всем без исключения. И даже идея с переодеванием в театральные костюмы показалась не глупой, а забавной. Лишь Даша, взявшая за правило все и вся подвергать остракизму, заявила, что не станет надевать «всякое пронафталиненное тряпье», правда, тут же добавила, что у нее совершенно случайно есть собственное вечернее платье, в котором она и явится на бал. К Дашиным демаршам в группе уже все давно привыкли, оттого к примерке костюмов приступили незамедлительно и с энтузиазмом. Особенно девушки.

Шелка, кружева, бархат, золотое шитье, все относительно новое, в очень приличном состоянии – невиданная роскошь для провинциального театра. Даже странно.

– Гуманитарка, – поймала удивленный взгляд Михаила Люся. – Папка говорил, что директор задружился с каким-то театром в Германии, а у них, у буржуев, сам понимаешь, все иначе. – Она закатила глаза к потолку, добавила с презрением в голосе: – Вот они нам и отвалили барахла.

– Ну отчего же барахла? – Михаилу стало обидно за директора театра, которому приходилось «задруживаться» с немцами, чтобы иметь возможность обеспечить актерам и зрителям ощущение праздника, пусть и гуманитарного. – Есть очень красивые вещи. Вот, например, эта, – он кивнул на бледно-лиловое, переливчатое платье, которое с задумчивым видом держала в руках Аглая.