как брат не хотел «разрывать сношений» с братом, то из последовательности и его подвергли «бойкоту». Тогда двое из двадцати заявили, что они устраняются от «суда».

Затем Смирнову пришлось не кланяться с одним близким приятелем, тоже державшим экзамен. В глубине души Смирнов признавал за ним право на такой поступок: приятель его был второгодник и бедняк: недержание экзаменов грозило ему тяжёлыми последствиями. «А как бы поступил я сам в данном случае?» – невольно задавал себе вопрос Смирнов. И не мог ответить категорически. Во всяком случае этого «преступника» нельзя было ставить на одну доску с господами, которым равно ничего не грозило от того, что они остались на второй год. Не считая возможным нарушить постановление суда, Смирнов очень мучился невольной несправедливостью. Он чувствовал себя подавленным и далеко не героем. И всё грандиозное прежде казалось теперь мелочным и сведённым на нет.

Опять старый вопрос обострился и требовал ответа;

– Нужны ли студенческие движения? Имеют ли они какой-нибудь смысл?

И Смирнов сомневался глубже, чем после первого своего участия в беспорядках, потому что теперь на его совести лежал разрыв с Огневой и другом, которого он оправдывал: ведь он поступил с ними, как право имеющий «творить суд», а твёрд ли он сам настолько, чтобы обвинять других?

Чтобы забыться от этих тяжёлых сомнений, Смирнов усиленно занимался историей, которую считал необходимым изучить… Так прошло лето в неопределённом положении. Смирнов не знал, придётся ли когда-нибудь окончить высшее образование.

Осенью стало известно, что высланные студенты принимаются обратно в университет: было только необходимо подать прошение с обещанием вновь никогда не ходить на сходки.

Смирнов чувствовал, что он не способен на подобное унижение… Но его умоляли родные. А товарищи, так те даже спешили подать прошение и смеялись над колебания-ми Смирнова.

– Стоит задумываться над такими пустяками, – говорили они.

В конце концов Смирнов скрепя сердце послал прошение. Месяц после этого он испытывал приступы жгучего стыда и неловкости перед всеми…

Однако ещё раз глубокое чувство негодования охватило его, когда один из участников суда, кричавший более других, и главный обвинитель товарищей перевёлся в Ярославский лицей на следующий курс, т. е. очутился в положении осужденных «судом чести».

Тогда Смирнов дал себе слово никогда больше не участвовать в студенческих движениях. И на этом решении и успокоился…

Через два года мы застаём Смирнова на четвёртом курсе опять накануне первой сходки.

Он беспокойно шагает по своему номеру от комода с грудами наваленных на него книг до железного рукомойника. По временам он взглядывает через дверь в коридор и прислушивается. Затем снова путешествует от комода до рукомойника. На столе валяется раскрытое Уголовное право как безмолвный свидетель приближающихся государственных экзаменов. Однако мысли Смирнова летят прочь от этого права.

Он очень рассеян и даже не замечает, что лампа с кусочком газетной бумаги вместо абажура давно уже начала коптеть.

Смирнов ожидает своего сожителя Яблокова, ушедшего на совещание по поводу завтрашней сходки. Смирнова ужасно интересует результат совещания. Сам он не пошёл туда, потому что не хочет участвовать в движении.

– Почему он не идёт так долго? – сердится Смирнов. – Наверное, зашёл куда-нибудь и застрял. Невыносимый человек!.. Впрочем, что же мне за дело до всего этого, – останавливает себя Смирнов. – Если завтра пройду 100 страниц, останется ещё 200. Можно будет заняться «процессом»… Ведь это наконец чёрт знает что такое! Давно уже следовало возвратиться…

Но вот по коридору слышатся шаги. Смирнов узнает походку Яблокова, бледнеет и нетерпеливо смотрит на дверь.

– Ну что? – встречает он товарища.

– Да что – идём! – нехотя говорит Яблоков и, не раздеваясь и не снимая шапки, садится в кресло. – Фу-у, как лампа коптит, и чего ты смотришь?

Смирнову что-то хочется спросить, но он удерживает себя… Э-э-х, опять не кончу курса, – с огорчением произносит Яблоков после минутного молчания. – А не идти неловко. Из чувства товарищества должен примкнуть. Старый студент – всегда вместе… Обвинят в «шкурных интересах», диплом, скажут, почуял, – Яблоков вздохнул. – Откровенно сказать, ничего хорошего не предвижу. Опять возьмут, сошлют. Хотя и говорят, что общество сочувствует, но всё это только слова. Голову на отсечение даю, что ничего путного из этого движения не выйдет…

– Почему не выйдет? – тихо и горячо спросил Смирнов. – Однако ты же идёшь… Дело не в этом движении и не в прошлом, а в исторических моментах всего этого. Мы делаем историю, и история оценит нас.

Студенческие движения

– Не говори, брат, смешных вещей. Какая там история, когда дело оканчивается всегда самым прозаическим образом: высылают, а потом опять принимают. А мы опять идём. Это белка в колесе, а не история. Да и вообще раздражает меня вся эта процедура: ходишь, ходишь на сходки – года идут, а дело вперёд не подвигается. Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. Последний раз иду!

– И прекрасно делаешь, что идёшь. Я тебе сочувствую.

– Так почему же сам не идёшь?

– Потому что… мать больна.

– Как мать больна? А два месяца тому назад ты говорил, что не будешь принимать участия в движениях, потому что сомневаешься в их надобности.

– Никогда я этого не говорил! – крикнул Смирнов, побледнев.

– Как не говорил? Твои собственные слова повторяю.

– Нет, нет, нет! – кричал почти в исступлении Смирнов.

– Чего из себя выходить? – Не понимаю. Не говорил, так и не говорил. Мне безразлично. По-моему, хорошо делаешь, что не идёшь на сходку…

Яблоков зевнул и стал медленно раздеваться.

– Пора спать. Завтра в 10 часов нужно уже быть в университете. Смирнов, чувствуя, что он не в состоянии больше заниматься, тоже разделся и лёг в постель…

Однако заснуть не мог. Он упорно глядел в темноту. И ему казалось, что темнота дрожит и светится. За ней стояло что-то огромное, грандиозное. Откуда-то доносились торжественные гимны, раздавались звуки победы. И всё в нём трепетало и рвалось за этими звуками. Проносились картины прежних сходок, он видел себя оратором, слышал гром аплодисментов. Опять он видел студентов героями, бойцами за великое дело, мучениками. И опять глубоко верил в необходимость движения…

В истории были случаи, когда студенты, участвующие в протестных движениях, впоследствии выросли до лидеров революций или политических партий. Вот некоторые примеры:

Владимир Ленин. Ленин, ключевая фигура Октябрьской революции 1917 года в России, в начале своей политической карьеры был студентом и активным участником протестов и студенческих организаций. Он впоследствии стал лидером большевистской партии и руководил созданием Советского государства.

Мао Цзэдун. Мао, основатель Коммунистической партии Китая и лидер Китайской революции, также начал свою