– Понятия не имею, – честно признался он. – Мой учитель был японцем, значит, что-то японское.

– Японец писал на польском? – не поверила Варя.

– Он был очень образованным и полжизни прожил в Европе, – стал объяснять Спиридонов. – Он даже учился во Франции, в Сорбонне.

– Расскажите мне эту историю! – У Вари загорелись глаза.

– Не сейчас, – ответил Спиридонов, отходя к зеркалу причесаться. Волосы почему-то не хотели ложиться ровно. – История длинная.

– А что за коробочка? – продолжала допытываться Варя.

– Японская, для завтрака, – ответил Спиридонов. – У меня там револьвер.

Об остальном содержимом коробочки он умолчал.

– Здорово! – восхитилась Варя. – А что за блокнотик?

– Много вопросов задаешь, пичужка, – засмеялся Спиридонов, обернувшись к ней и взяв ее лицо двумя пальцами за подбородок. – Посмотри, как у меня волосы лежат, а то в этом зеркале все кажется, что криво…

– Это потому, что зеркало в темной части комнаты, – ответила Варя и, осмелившись, поправила ему непослушную прядь. – Давайте его в эркер перевесим?

– А оно там не закоптится? – всерьез обеспокоился Спиридонов. – От курева моего?

– А вы бы курили поменьше, – с простодушным кокетством не упустила своего Варя и рассмеялась, продемонстрировав остренькие зубки.

* * *

В Большом театре давали «Саломею» Рихарда Штрауса.

Для Вари, никогда не видевшей музыкальных спектаклей, эта драма из библейских времен действительно была как волшебная сказка – прекрасные декорации, ослепительные костюмы и голоса, создающие чарующе-напряженное действие. Сказка непонятная – опера была на немецком, но Спиридонов, видя интерес в глазах Вари, взялся переводить ей, обнаружив, кстати, что изрядно подзабыл немецкий.

Однако изначальную библейскую историю он знал, потому там, где не мог перевести, вспоминал и додумывал. Музыкальная драма на Варю подействовала удивительным образом: очень оживленная в начале, она становилась все задумчивее и грустнее, а в конце едва не заплакала, во всяком случае, глаза ее подозрительно заблестели. Спиридонов не стал спрашивать, что с ней, было и так понятно, да к тому же он заметил Колю Власика с молодой женой, поздоровался – и поспешил увести Варю прочь. Во избежание ненужных вопросов, да той и самой хотелось на свежий воздух.

Они решили прогуляться пешком и пошли по Малой Дмитровке. Сначала молчали, затем стали обсуждать оперу. На удивление, Варя, без знания языка и библейской истории, только со слов Спиридонова, поняла гораздо больше, чем можно было бы ожидать. Хотя герои оперы у нее никак не ассоциировались с библейскими персонажами.

– Жаль его, конечно, – рассуждала Варя. – Но ее мне тоже жаль.

– Почему? – не утерпев, спросил Спиридонов. Он хотел слышать, что она скажет. Любому, наверное, жаль эту юную, прекрасную деву, пусть она и Саломея… Но ему было интересно мнение Вари.

Через минуту он пожалел об этом.

– Потому что любить без взаимности, без надежды быть вместе – это так больно, – ответила Варя, и боль, о которой она говорила, отразилась в ее глазах ярче, чем свет электрических фонарей. – Она не заслужила этого! Она была молодая, прекрасная, она все бы пожертвовала для него. Что ему стоило дать ей хоть немного места в своей жизни? Пусть не жены, не любовницы, пусть просто…

«Помощницы?» – неловко добавил мысленно Спиридонов и испугался.

– Он думал, что это его осквернит. Он был пророком… – сказал он вслух.

– Она б не посмела, – с жаром возразила Варя. – Она бы берегла его святость всеми силами, на какие была способна! Да и может ли любовь осквернить? Христос не прогнал пришедшую к нему блудницу, почему же этот прогнал? Может ли любовь осквернять?

– А может ли любовь убивать? – тихо спросил Спиридонов.

Варя ответила ему не сразу:

– Она, должно быть, сошла с ума… – тихо сказала она. – От горя разум-то и потеряла. Хорошо, что ее убили. Она не могла бы жить с этим, это было бы невыносимо!

Спиридонов ничего не сказал. Они пересекали Страстную площадь, и он машинально нашел глазами окно Ощепковых. Окно было темным, но это ничего не значило.

«Зря я повел ее в театр», – подумал Спиридонов. В этот момент он понял кое-что, в чем не хотел себе признаваться. Понял, что после этой проклятой оперы просто не сможет отстранить ее от себя.

Ты можешь не верить в Бога, но у Бога могут быть на тебя другие планы. Внезапно Спиридонов спинным мозгом почувствовал, что все не случайно, что все события жизни, словно ступеньки лестницы, куда-то ведущей, составляют единое целое. Вот только куда ведет его эта лестница?

Ему стало страшно. Страстной парк был темен, на темных небесах в слабом свете тонкого серпика убывающей луны облака казались черными, словно кляксы. Кажется, это почувствовала и Варя. Она прижалась к Спиридонову всем телом и прошептала:

– Мне страшно. Словно вот-вот случится что-нибудь нехорошее.

Спиридонов хотел было успокоить ее, хотел сказать, что с ним ей бояться нечего…

Но не успел. Из кустов вышла группка шпаны. Как в прошлый раз, когда он шел здесь поздним вечером. Будто ждали его с тех пор! Варя ойкнула, но не стала ни прятаться, ни убегать. Наоборот, она словно обрела силу, выпрямилась и быстро шепнула Спиридонову:

– Будем драться?

Но Спиридонов лишь улыбнулся и ответил совершенно спокойно:

– Драться не будем. Будем бить.

В одном из парней он узнал заводилу, попросившего в тот вечер у него закурить для затравки. Парень оказался учащимся школы рабочей молодежи и действительно сдал нормы ГТО, потому ограничился в отделении РКМ только предупреждением. Не надо и говорить, что Спиридонова он хорошо запомнил с тех пор.

– Какая встреча! – широко улыбаясь, приветствовал его Спиридонов. – Ну что, Пашка, все шило из афедрона не вытащишь? Или решил, что на свободе тебе гулять не хочется, а хочется поработать на благо Родины в исправительно-трудовой колонии?

– Да что вы, товарищ Спиридонов, – ответил Пашка, отступая назад. – Нешто и погулять ночью нельзя? Идите себе спокойненько, а если кто пристанет, так вы только свистните – мы тут как тут.

– Вот что наука животворящая делает! – откликнулся Спиридонов. – Ну, гуляйте, гуляйте, дело молодое… но смотри, прознаю, что сегодня ночью кого обидели…

– Да кого мы обидим? – Битый Пашка сделал вид невинный, как у овечки на пасторальном рисунке буржуазного художника. – Мы же прогрессивная молодежь, надежда партии и правительства. Да, ребята?

Должно быть, Пашка все-таки был неплохим организатором – его присные с недоумением на рожах послушно закивали, словно китайские болванчики. Спиридонов достал папиросу и демонстративно подкурил. Выпустил дым, посмотрел на шпанюков…