Однако для этого нужно было хотя бы выздороветь, а это была непростая задача. Несмотря на все усилия Вари, подкрепленные солидной поддержкой лечебно-санитарного управления Кремля, воспаление легких словно заключило с прежней спиридоновской хворью союзнический договор. Едва на одном фронте наблюдалось облегчение, второй фронт активизировался, вновь укладывая Спиридонова, увы, не на татами, а на диван. А как только эта болезнь несколько отступала – начинался рецидив по первому направлению. Так продолжалось весь январь и почти весь февраль; первые признаки выздоровления появились только ко дню Советской Армии, а окончательно о выздоровлении можно было сказать с уверенностью лишь ближе ко дню рождения вождя мирового пролетариата.

Справедливости ради, врачи по секрету поведали перепуганной Варюшке, что не были до конца уверены, что больной поправится, а если совсем начистоту – думали, что болезнь его доконает. Если бы не природная выносливость организма, физическая закалка и преданность Варюшки, так бы оно и случилось, но не случилось. Выдюжил Спиридонов.

Едва став на ноги, он поспешил в «Динамо», посетил несколько тренировок разных групп и в целом остался довольным. После чего опять слег на недельку с кашлем, но это были сущие мелочи, как говорят медики, остаточные явления. Варя делала ему согревающие компрессы, смазывала люголем воспаленное горло, рисовала на спине йодную сетку, ставила банки, сетуя на то, что спина у него как камень, поила теплым молоком с медом и коньяком, от которого Спиридонов плевался, но стоически терпел экзекуции. А Варя молча сносила приступы спиридоновских откровений во время бреда: да, откровений! – она не обманывалась в этом, хоть часто язык был чужой, не русский. Варя отнюдь не была ребенком и многое узнала за эти недели и месяцы о Спиридонове. Но виду не подала.

Наконец он окреп настолько, что вернулся к работе. К тому моменту он напрочь забыл о своем обещании поговорить с Варей. Не до того было – оказывается, в Совнаркоме появилась идея провести межведомственные соревнования по рукопашной борьбе, в которых воспитанники Спиридонова должны были показать свое превосходство над питомцами Ощепкова (из общества ЦСКА) и Харлампиева, поставленного Ощепковым во главе общества «Авиахим». Спиридонов помнил предыдущие межведомственные соревнования и горел желанием на этот раз победить вчистую. Его система была лучше.

А вдобавок к тому в его ведомстве тоже назревали перемены…

* * *

– Земля ему пухом, – помянул Менжинского Михалыч. – Все мы смертны…

Спиридонов тем временем достал пачку папирос и протянул ее завгару:

– Угощайся, опять небось без курева сидишь?

– Нет, сегодня при своих, – степенно отказался Михалыч. – Но пару штук возьму, ваши люки всяко лучше моей махорки…

Они закурили, подкурив каждый от своей зажигалки.

Выпустив дым, Михалыч сказал:

– Слыхал я, вас теперь в наркомат переделают.

– Вроде того, – кивнул Спиридонов.

– Кубарей-то прибавится? – Михалыч пыхнул дымком.

Спиридонов пожал плечами:

– Да зачем они мне?

Он вспомнил, как когда-то сам поставил крест на военной карьере, когда решил жениться на Клаве. Эх, Клавушка… Воспоминания о ней были столь же свежи, как раньше, но прежней боли не причиняли.

– Ну как? – удивился Михалыч. – Все в начальство хотят. Больше кубарей – сытнее жизнь.

– Где много кубарей, там много печалей, – ответил Спиридонов задумчиво. – Михалыч, ну чего мне не хватает? Все-то у меня есть.

– Ну… это… – Михалыч потупился, потом сообщил невпопад: – Ваша-то вчера уходила… Долгенько ее не было, почитай часа полтора, вернулась, правда, аккурат за полчаса до вашего возвращения.

Спиридонов снова пожал плечами, но какое-то неприятное чувство все-таки ощутил. После затяжки сдавленно заболело в левом боку, в легком – после болезни эта боль время от времени давала о себе знать.

– Дело молодое, ей, наверно, хочется в кино или на танцы…

– Вот и сводили бы, – хитро прищурился Михалыч. – В кино или на танцы.

– Михалыч, у меня со временем совсем швах, – вздохнул Спиридонов. – Да и сам подумай, ну что мне на танцах-то делать? Так, как я умею, никто уж и не танцует. Пусть она сама.

Михалыч отвел взгляд и затянулся. Папиросу он держал не так, как Спиридонов, а по-другому – большим и указательным пальцами. Виктор Афанасьевич пробовал так и нашел, что этот способ удобнее, например, во время дождя или при сильном ветре. Но сам держал, как привык.

– Упустите вы ее, Виктор Афанасьевич, – проговорил Михалыч едва не в сторону. – Ей-богу, ведь упустите.

– Да ну тебя, – отмахнулся от него Спиридонов. – Что ты заладил, «упустите – упустите», как будто у нее ко мне действительно что-то…

– Да, то-то она у вас всю зиму торчала безвылазно, пока вы болели, – ответил Михалыч. – За врачами да за лекарствами бегала, день ли, ночь, снег ли, дождь. Стала как тень, едва свет не пропускает, думаю, и есть-то забывала, на ветру шаталась…

Спиридонов почувствовал раздражение:

– Вот что, Михалыч… не лез бы ты в мою личную жизнь!

– Не лез бы, – кивнул Михалыч, кажется, довольный резким ответом. – Не делали бы вы глупостей, так оно мне и без надобности, а так… – Он затушил папиросу о заскорузлую мозолистую ладонь, предварительно на нее плюнув, и как итог подвел: – Жалко мне ее, пичужку. Больше, пожалуй, чем других. Вижу я, что сердечко у нее на месте, а вы это сердечко нежное, девичье своей черствостью, ровно по коже рашпилем…[43]

– Ты сам-то в нее не влюбился, часом? – с недоброй иронией спросил Спиридонов.

Михалыч досадливо махнул на него ладонью:

– Да куда, в мои года! А будь я помоложе, ей-же-ей, увел бы ее у вас…

* * *

Зайдя домой, Виктор Афанасьевич нарочито громко прикрыл двери. Стараясь производить как можно больше шума, но не так, чтобы вызвать подозрения, разулся, прошел помыть руки и лишь потом зашел в комнату.

Варя накрывала на стол. Из кастрюли она разливала по тарелкам овощной суп с курицей. На «ее» стуле лежало полотенце, в которое кастрюля, вероятно, была до этого завернута, чтобы суп сохранился теплым.

Заметив появление Спиридонова, Варя приветливо поздоровалась и продолжила свое занятие. Виктор Афанасьевич сел за стол. Пока он поднимался по лестнице, у него вновь появилось желание поговорить с Варей по душам, но когда он погрузился в атмосферу домашней идиллии, решимость эта тут же пропала.

Он, конечно, понимал, что разговор необходим; с другой стороны, он боялся обидеть Варю. Потому, отдав должное ее супу, спросил:

– Что нового?

– Вам звонил товарищ Ягода, – ответила Варя.