Вся эта конструкция была хорошо замаскирована ветками деревьев и кустарников, но сама идея такой защиты броневиков, вместо обычного и надежного окопа по башню, представлялась Карбышеву спорной.

Способ организации защитных сооружений с использованием специальных, унифицированных по размерам земленосных мешков, разработанных для полевой фортификации еще во время Первой мировой войны, он, конечно, знал, а воюя в ходе той войны на различных военно-инженерных должностях, сам неоднократно и с успехом их использовал, но здесь и сейчас, ему была непонятна именно сама разница в подходах к организации защитных укрытий для танка и броневиков.

«Это, получается, уже не окоп, а комбинированное защитное сооружение… Интересно, зачем было огород городить и так извращаться, когда вырыть простой окоп по башню и проще, и надежнее? Мешки – они для быстроты хороши, для скорости возведения укрытий от пулеметов, малокалиберной артиллерии… опять же, минометный обстрел неплохо держат. А вот насчет остального… тут все не так однозначно.

К примеру, если рассматривать здешние условия обороны – первое прямое попадание 75-миллиметрового снаряда немецкой полевой пушки защитная обваловка выдержит, хоть и начнет разрушаться в месте удара, а вот насчет второго снаряда в то же место или рядом я отнюдь не уверен. Про легкие 105-миллиметровые гаубицы и говорить нечего – им такая защита на один зуб.

И тогда, получается, защита броневиков в бою таким способом представляется нерациональной и даже неумной, но вот все остальное, что я здесь успел увидеть, сделано совсем не глупо, а наоборот, очень даже рационально. Но поскольку, по правилам классической логики, одно и то же событие в одной и той же системе оценок не может быть одновременно и рациональным, и нерациональным, из этого несоответствия можно сделать лишь один непротиворечивый вывод: я пока просто не понимаю логики такого подхода к окапыванию броневиков и не знаю причин, повлекших за собой это решение. А значит, этот вопрос предстоит дополнительно прояснить в разговоре с командиром здешней бодрой компании – лейтенантом Ивановым.

Кстати, если говорить о компании, очень уж она разномастная. Я до войны нигде таких штатов и такого сочетания пехоты, бронетехники, артиллерии и транспорта не видел. По составу это скорее напоминает сборную солянку из «кусочков» от разных частей, но надо признать, все вместе эти «кусочки» смотрятся весьма гармонично… В отличие от наших предвоенных идей «механизированной» кавалерии, пулеметно-артиллерийских батальонов без средств перевозки и механизированных танковых корпусов, насыщенных обычной пехотой, которая наступала за танками именно пешком.

Либо наши военные на самом верху одумались и осознали необходимость такого… «гармоничного» совмещения пехоты, артиллерии и бронетехники в составе единых подразделений, либо такое совмещение является персональным «тактическим изыском» лейтенанта Иванова… И это еще одна тема для разговора с ним…»

Второе, что его здесь очень приятно удивило, и даже поразило – сами люди, защитники аэродрома, точнее, их взгляды, выражение глаз…

Карбышев за эту первую, скорбную неделю войны успел заглянуть в глаза многим бойцам и командирам, и то, что он там видел, тяжелым камнем ложилось на сердце. Неуверенность, ошеломление, разочарование, смятение, тщательно скрываемый страх неизвестности, отчаяние от осознания безысходности, вызванное бесполезностью и безрезультатностью своих усилий.

А здесь… Здесь он видел совсем другие глаза – веселые, спокойно-сосредоточенные, невозмутимые, некоторые шальные и бесшабашные, нетерпеливые, словно поскорее ждущие боя, но ни одного потухшего взгляда побежденного, ни одного растерянного, сломленного печальными обстоятельствами взгляда он так и не увидел.

Да и сами бойцы – он видел уверенных в себе, решительных и энергичных воинов, которые совсем не боялись предстоящего боя и немцев. Сытые, хорошо обмундированные и экипированные, многие даже с различными неуставными излишествами, в виде трофейного оружия и амуниции, все они, свободные от несения службы в боевом охранении, не спали и не прятались по углам в одиночестве, погружаясь в тягостные думы о своей дальнейшей судьбе и возможной скорой смерти на этой войне, как это делали многие рядовые бойцы в ходе панического отступления от Гродно советских войск.

Нет, вместо этого они, перебрасываясь шуточками, весело таскали бревна, жерди, доски и мешки с землей, продолжая укреплять и дооборудовать свои оборонительные позиции.

А еще – практически все они выглядели опрятно, то есть были помыты, побриты и в чистом, явно недавно стиранном, обмундировании. Нет, на земляных работах Карбышев наблюдал и грязные, сильно поношенные гимнастерки с галифе, но это, как ему пояснили, была уже траченная службой подменка, которую рачительный старшина, руками своих помощников, собирал после боев, отстирывал, чинил-штопал и потом выдавал на грязные работы, чтобы свежее обмундирование почем зря не изнашивать. Он же заботился и о том, чтобы у всех в отряде была возможность регулярно мыться, бриться и стричься, для чего в отряде имелись несколько парикмахеров и даже брадобрей (для тех, кто сам не мог или не умел), найденные старшиной среди беженцев и теперь вроде как вольнонаемные служащие РККА. Столь совершенную организацию хозяйственного обеспечения службы в боевых условиях Карбышев на этой войне тоже видел впервые…

«Как же все-таки непохожи эти энергичные и уверенные в себе бойцы на тех усталых, утомленных постоянными боями красноармейцев, которых я видел до этого в составе отступающих войск первого эшелона обороны, – подумал Карбышев, наблюдая их бодрую суету. – Очень мне интересно, что же такого сказал, а скорее сделал – слова сейчас немногого стоят – их командир, лейтенант Иванов, чтобы они вдруг так резко изменились. Точнее, изменились не они сами – изменилось их отношение к войне и бою, их внутренняя самооценка. Об этом надо будет обязательно с ним поговорить».

Командовал этой бодрой суетой, этим деловитым людским муравейником все тот же старшина Авдеев, и, что для генерала было весьма удивительно, его слушались беспрекословно даже те, кто был гораздо старше его по званию – например, те же летчики с тремя, а некоторые и с четырьмя кубарями в петлицах. Он же обеспечивал и «материальную составляющую» для строительства оборонительных позиций, организовав рубку и пилку окрестных деревьев при помощи немецких двуручных цепных бензомоторных пил, найденных в залежах трофейного имущества здесь же, на аэродроме.

Причем вырубка леса проводилась не абы как, а по определенному плану – сразу в нескольких местах, причем так, чтобы в лесном массиве не было проплешин, видимых с воздуха, и в то же время получались весьма протяженные, извилистые просеки, скрытые кронами деревьев, где можно было прятать от обнаружения противником технику, транспорт и вообще все, что душе угодно.

Карбышев, уже давно привлеченный звуками моторов и лязгом цепей бензопил, тем не менее сдержал свой