Ограбил единственный алтын и ушел его куда-то вкладывать. Вероятно, в кабак. Вот ведь какая злая ирония: с пиратами Андриян справился словом божьим, с обжанским мужиком — нет.

Даром что деревню Обжу ливвики прозвали «Пижи», что на руническом санскрите означает обратную сторону жизни, то есть, вовсе и не жизнь. Как противопоставление — Кижи. Она, Обжа, была «знаменита» людьми, промышляющими нехорошим колдовством: наследственными колдунами и колдовщицами. Родина знаменитого ливвиковского парня, Садко, не лишенного доброй доли экстрасенсорики, лишенного злой доли парапсихологии (см также мои книги «Не от мира сего»).

Казалось бы, после мученической смерти основателя сам монастырь должен набрать вес в духовном мире: нетленные мощи, чудотворство, святое место и все такое. Так нет! Не могли монахи уживаться на этом месте по загадочной и непонятной церковному руководству причине. С ума сходили, в пьянство ударялись — что попало! Все говорили, что мучает их тут нечистый. Даже на следы от человеческих ног, вдавленные в камень, показывали: мол, сам сатана здесь стоял.

Ну, народ-то про эти следы на огромных ладожских базальтовых глыбах говорил, что это Господь здесь стоял и смотрел на Андрея, когда тот в Ладоге ноги омывал. Вот и поди разбери: кто тут ангел, а кто — черт.

Ну, а перед Революцией с Андрусовской пустынью вообще чехарда стала твориться. Два иеромонаха, приписанные к монастырю, всю службу развалили, пустив ее на полный самотек. Иеромонах Варсонофий, по совместительству казначей, был больным. Вероятно, больным психически: бывало, целыми днями в келье сидел, запершись, и ругался визгливым голосом сквозь слезы. Никого не принимал, а по ночам бился о стенку неизвестными частями тела и какую-то хулу изрыгал.

Иеродиакон Геннадий тоже больной, но уже физически. Ничего не мог делать, несчастный. В больничку бы ему определиться, а потом в санаторий, да нет поблизости таковых.

Прочие монахи, в количестве 4 человек, носили рясу, а больше ничего монашеского не делали: болтались по соседним деревням, милостыню требовали и водку жрали. К ним можно добавить одного рясофорного и пять богорадников — вот и весь монастырь. В принципе, рясофорный — это тот же монах, только без пострига. Возможно, его просто с собой в народ не брали монастырские братья, потому что он не пострижен. Ну, а богорадники — это вообще, ни пришей, ни пристегни.

Итого всего про все набиралось 12 человек. Среди них всего один грамотный, другим это оказалось не нужно. Вероятно, грамотный и предложил прочим пацанам в рясах валить в Финляндию в начале 1918 года, пока лед на Ладоге держал.

Вот и вся информация, которой поделился Бокий с Антикайненом. Но тем она и интересна, что скудна. Значит, так было нужно неким неведомым силам, делающим цензурную обработку любых сведений, подозрительных в плане государственности.

Тойво прислушался к монастырским звукам — только сквозняк подвывает в выбитых стеклах окон. Но птиц поблизости нет. Вон они, птицы — бегают на приличном расстоянии от келий по берегу. Воронами называются.

— Итак, парни, ставлю боевую задачу, — сказал, обращаясь к своим бойцам, Антикайнен. — Немцев взять живьем и контролировать подходы: лахтарит тоже могут заявиться нежданно-негаданно.

— Какие же здесь немцы? — спросил Матти, лесоруб из-под Савонлинны.

— Германские, — объяснил Тойво. — Сидят под землей и нехорошее замышляют.

Немцы в Андрусово, действительно, были. Об этом можно было догадаться, когда красноармейцы, рассредоточившись по периметру, скрытно начали приближаться к монастырским постройкам. Ветер, временами, доносил, словно из-под земли, какой-то лай — это кто-то переговаривался на немецком языке.

Определить, откуда слышатся эти голоса, оказалось достаточно трудно: явных подземных ходов видно не было. И на поверхности людей тоже не наблюдалось. Информацией, как спуститься в катакомбы, Тойво не обладал, потому что товарищ Глеб об этом тоже не знал. Оставалось действовать по наитию.

Ну, наитие не предполагало заглядывание под каждый подозрительный камень или обшаривание подполов монастырских построек, а предполагало попытку определиться. Если есть вход под землю, изначально укрытый монахами от посторонних глаз, а потом закрытый от самих монастырских людей, значит, это будет такое место, куда вполне могла уходить вода. Дело-то весеннее — снег тает, даже если на улице минусовая температура. Его подтапливают солнечные лучи, особенно возле камней.

В одном месте, где полагалось бы находиться луже от стаявшего на камнях снега, от воды и следа не было, и льда тоже не было. Значит, она утекла. Но ручьев куда-то по сторонам не было, разве что около камней не очень это дело было, чтобы очень. То есть, не очевидно.

— Там, — заметил самый наблюдательный боец, и Антикайнен с ним согласился.

Словно бы в подтверждение догадки из-под камней залаяли немцы. Теперь сомнений не осталось, а когда они, осмотрев куски базальта, вроде бы хаотично набросанных там и сям, обнаружили нору, заточенную под особо крупного зверя, все стало совсем понятно.

Спускаться под землю в тесноту и мрак, где этому делу могут совсем не обрадоваться — в самом деле, не были же германцы безоружными — не хотелось никому. И Тойво не хотел никому приказывать.

А люди в подземелье совсем страх потеряли: они не только переговаривались, но еще и пересмеивались, и даже перекуривали. Видать, что-то интересное у них там было.

— Может, выкурим их оттуда, как лис? — предложил кто-то.

— Ну, дым сам под землю не пойдет, — сразу же возразил другой боец.

Идею с подтоплением водой тоже отвергли, как несостоятельную.

— Тогда пошумим слегка, — сказал третий красноармеец.

Вероятно, это было самым правильным решением, поэтому Тойво поставил человека в непосредственной близости от дыры, чтобы он постучал одним камнем о другой с равными промежутками времени. Конечно, нашлись еще какие-то другие выходы из-под земли, откуда тоже можно было услышать немецкую возню, но по этим ходам даже кошке было трудно пробраться. Поэтому предположили, что любопытные германцы обязательно вылезут на поверхность тем же путем, каким и спустились вниз.

На стук, однако, вылез один немец — долговязый блондинистый тип с тонким носом ужасно породистого типа. Бывают, вероятно, беспородные носы — это какой-нибудь «картошкой», например. У этого порода, кроме носа, чувствовалась во всем.

Вот по этому носу он и получил, едва высунул свою голову и стал подслеповато, с полумрака, озираться по сторонам. Удар его ошеломил настолько, что он даже забыл крикнуть что-нибудь возмутительное. Немца быстро спеленали и поставили нож к горлу: крикнешь — зарежем нахрен. Он и молчал, только носом своим аристократическим шмыгал.

Второй немец так и не появился. Вероятно, увлекся чем-то — не оторваться.

— Кто-нибудь немецкий знает? — спросил у своего народа