в горле. Боже, как душно! Но я прочищаю горло и стараюсь говорить ровно. — Ваша честь, мой бывший муж изменял мне всё время нашего брака. Я знала это и видела, как ранее было показано на видео. Но продолжала жить как прежде, терпя постоянные оскорбления…

— Да ты жила, как грёбанная принцесса, и ещё смеешь жаловаться?! Я подобрал тебя с помойки! Да ты должна была быть счастлива только от того, что человек подобного статуса вообще обратил на тебя внимание!

Молча выслушиваю его словарный понос. Даже не смотрю на него. Мне становится ещё дурней, в горле появляется горечь. Продолжаю, когда замолкает:

— …Терпела измены и полное отсутствие интимной жизни. Мой бывший муж наплевал на меня…

— Заткнись! — теперь слышу, как он вскакивает с места.

Тук! Тук! Тук!

— Дайте высказаться истцу, вам слово будет дано позже! — сверкает судья предупреждающим взглядом в сторону придурка, а затем кивает мне. — Продолжайте.

— Я хочу забрать дочь, так как Мие нужна мама. А мне жизненно необходима она. Я дам ей жизнь не хуже бывшего мужа, а заботиться буду ещё и лучше, ведь её отца постоянно не бывает дома. У меня есть сведения, что он оставляет дочь с чужим человеком на продолжительное время. Ребёнку нужна семья, а не няня.

— Она моя невеста, а не чужой человек!

— Прошу принять к сведению, что эта невеста беременна от него, а, судя по её животу, смею предположить, что зачали ребёнка они ещё во время нашего брака.

— Это не имеет отношения к делу, — выдаёт Разумовский уже спокойнее, чем заставляет меня удивлённо повернуться к нему.

— Ты трахал её, ещё будучи женатым на мне, и говоришь, что это не имеет отношения к делу?!

— Ваша честь, нет доказательств того, что это ребёнок моего подзащитного, и того, что он имел связь с той девушкой будучи женатым человеком, — пытается «обелить» своего подзащитного Паоло.

— Это мой ребёнок! — брызжа слюной, рычит бывший ублюдок.

И мне кажется, или судья и правда закатила глаза?

— Мы примем к сведению все ваши слова. Истец, это всё?

Я киваю, чувствуя небольшое облегчение, и сажусь. Рузиля Асхатовна вновь поднимается на ноги.

— Ваша честь, ещё прошу принять к сведению, что моя подзащитная не ведёт разгульный и аморальный образ жизни. Прошу принять характеристику, составленную в ходе опроса близких и коллег Танзили.

После утвердительного кивка судьи, она относит очередной документ на рассмотрение.

— Хорошо, — кивает женщина в очках и переводил взгляд на Разумовского. — Слово даётся ответчику.

Козлина поднимается спокойно, но вот его гневно раздувающиеся ноздри красноречиво говорят о том, что сейчас польётся очередное…

— Моя бывшая жена просто потаскуха и грёбанная шлюха! Она только и делала, что высасывала из меня деньги! Я был примерным мужем для той, кто после родов превратилась в серую моль! Слышишь?! У меня просто не вставал на тебя!

— Прошу соблюдать нормы приличия в зале суда! — пытается судья осадить разбушевавшегося Разумовского, орущего уже в мою сторону.

— Что ты можешь дать ей?! Чему можешь научить?! Быть такой же шлюхой?! Я не собираюсь отдавать тебе свою дочь! С какой стати? Я обеспечивал вас все эти годы!..

Он выплёвывает что-то ещё, но в ушах у меня звенит лишь оглушительная ярость. Тело сковывает внезапный липкий страх. Бьётся мысль, что он заберёт у меня её! Что суд тоже посчитает меня плохой матерью! Что его деньги решат и, увы, не в мою сторону!

Я так смертельно боюсь иного исхода, из-за чего не до конца понимая, что собираюсь сделать, чем всё это обернётся, резко встаю и выкрикиваю, повернувшись к нему:

— Да потому, что это не твоя дочь! — тут же прикрываю рот ладонями, от того, как разрезало это заявление воздух, распороло звуки в зале, полоснуло по моей груди… мгновенно затопило осознанием того, что я сделала.

Откуда-то со стороны слышу громкое «Ох!».

Очередные вопли бывшего мужа:

— Что?! Как не моя?! Что ты мелишь?!

Возглас Ани:

— Таня!

Я падаю на стул, онемев всем телом. Вне пространства слушаю свой оглушительный пульс, сглатываю и сглатываю вязкую, горькую слюну. Не могу пошевелиться. Не так всё должно было быть. Не так я должна была об этом рассказать. Не здесь… Не так…

Ни одна живая душа не знала этого. Ни мама, пока была жива. Ни Аня…

Ни Гриша…

Похоже, одна Рузиля Асхатовна не теряется и, встав, сразу выпаливает:

— Ваша честь, прошу перенести суд до выяснения результатов экспертизы ДНК!

— Если это так, то это многое меняет в деле. Истец, вы знаете, кто отец ребёнка? — спокойный вопрос судьи застывает в помещении грозовой тучей.

В зале тишина. Но я знаю, что Гриша сейчас сидит застывшим, и даже будто слышу, как больно и быстро колотится его сердце.

— Да… — зажмуриваюсь и выдыхаю: — Котов… Григорий Александрович.

Глава 24

Этот факт я хотела использовать только в крайнем случае. Ещё при разводе, что мне стоило объявить на суде, что Мия только моя дочь. Моя и только моя! Что Разумовский тут не при чём. Как бы он отреагировал? Превратил бы меня в жалкое подобие дееспособного человека? А Мия? Ведь тогда она бы с большей вероятностью стала для него чужим ребёнком — символом того, что его одурачили. И даже это стало не главной причиной, по которой я не пошла на такой шаг. Тогда я осталась совершенно одна. Без жилья, денег. Лишила бы Мию её привычной жизни, а что дальше? Мне нужна была уверенность в том, что я смогу быть для неё той мамой, какой она меня знала.

Чтобы все узнали о том, что Мия дочь Гриши, таким образом? Снилось мне лишь в кошмарах перед судом. Я боялась этой правды. Боялась все эти годы, а вернувшись — ещё больше. Возобновив отношения с Гришей — смертельно. Даже проскальзывала мысль малодушно скрыть истину. Трусливо поджать хвост и унести её в могилу. Он ведь и так её полюбит. Но всё же я пыталась рассказать обо всём Грише. Наверное, в наиболее счастливые моменты, когда казалось, что ничто не способно нас разлучить. Главное, что вместе. Он бы меня понял обязательно. Но ведь у меня не хватило смелости. Ни за семь лет, ни за последние месяцы.

Будь я смелой, избавила бы от страданий свою дочь. Скинула бы груз с души весом в целую маленькую жизнь. Будь я смелой… эта правда не вылилась бы в таком безобразном, разрушительном виде.

И сейчас, слушая эту оглушительную тишину за спиной, я почти