Он сказал в нерешительности:

— Но как же это совсем без…

Я удивился:

— Как вы стали пиратом, дорогой адмирал? Вы живете по шаблонам, как прирожденный царедворец!

Он пробормотал:

— Сколько я видел кораблей… и сколько топил… все были украшены от бугшприта до киля… Может быть, вместо Морской Богини поставить Деву Марию?

— И ее не надо, — твердо сказал я, — и все. Зато никто не скажет, что нам помогла святая Богородица! Все будут знать, что победы — наша заслуга!

Ордоньес промолчал, а Юрген сказал нетвердым голосом:

— Ну вообще-то да, хотя и тревожно… Всегда как-то с Морской Богиней по морям хаживали… С другой стороны, вон как озверела!

— Женщины, — сказал Яков, — они такие. Тихая-тихая, улыбается и глазки строит, а потом раз…

Мишель пробормотал:

— Может, и лучше, когда без них. А то надеешься, что поможет, а она тебе пинка в зад…

Холодный рассвет окрасил небо на востоке. Ордоньес с неудовольствием посмотрел на все еще сверкающую луну.

— Ладно, пора, Юрген, с якоря сниматься!

Тот повернулся к матросам и заорал так, будто они находятся за несколько миль отсюда:

— На шпиль! С якоря сниматься!

Яков, его помощник, выкрикнул браво:

— Есть сэр!.. Эй там, на шпиль, с якоря сниматься!.. Быстрее, быстрее, лодыри!

Матиус Хельм хоть и простой баннерет, да еще на службе некого захудалого и мелкого, как городская муха, эрла, который сам вассал непонятного мне стекъярла, все же умен, наблюдателен и умеет делать выводы, как надлежит наследнику трона.

Встретив меня, поклонился изысканно и обронил:

— Позвольте выразить свой восторг, ваша светлость, вашим необыкновенным конем…

Я спросил настороженно:

— А что в нем необыкновенного? Ест да спит…

— Точно, — согласился он, но в голосе прозвучат неясный намек. — Ест да спит в трюме, словно понимает, что сейчас не его время. Не ржет, не пугается, не бьет копытами в стену, ни на что не обращает внимания, копит силы… Идеальный конь! Как, впрочем, и собачка…

Я развел руками.

— Вы меня удивляете, баннерет. Собачка уже всех достала. Кок ругается, уже начал запирать от этого милого песика все припасы, иначе тот сожрет все и еще попросит.

Он кротко улыбнулся.

— Все же уверен, ни за какие деньги не продадите.

— Верно, — подтвердил я. — Они друзья, а друзей разве продают? А так самые обыкновенные ленивые жруны.

Дэвид Ганшилд и Питер Мертон увидели, что мы беседуем, тут же повернулись и направились к нам. Ганшилд издали отвесил поклон, Мертон поклонился небрежно, как равный равному. Ганшилд сразу заговорил бодро:

— Ваша светлость, с такими кораблями станете властелином морей! Уже думаете о таком?

В его словах звучал ясный подтекст, я сказал мирно:

— Увы, думай не думай, но когда-то вольница заканчивается. Пираты, корсары, флибустьеры, альбатросы… это все красиво и романтично… для тех, кто грабит, а не для жертв, конечно. Но общество развивается лишь тогда, когда пиратов вешают… А мы ведь за прогресс?

Оба уставились на меня с недоумением, один черноволосый и гладко выбритый, другой весь в рыжей бородище от глаз и ушей, но оба широкие, крепконогие и плечистые, хваткие, такие с одинаковым рвением могут как ломать, так и строить.

— Мы за интересную жизнь, — проворчал наконец Ганшилд. — Как, догадываемся, и вы, ваша светлость.

Мертон кивнул, если на море они и были врагами, то здесь, на корабле, хищника еще более крупного, чем сами, чувствуют единой командой.

— Закон и порядок, — сказал я, — в душе мы все бунтари! А я еще какой… Но мы же знаем, правда? Порядок будет. Кто-то из нас сумеет приспособиться жить в обществе, прочие пойдут на виселицу, если раньше не повезет попасть рыбам на корм. Не думаю, что со мной согласятся многие, морганы и всякие рейли встречаются нечасто, но такова жизнь.

Они смотрели на меня с угрюмой подозрительностью, еще не поняли такую высокопарную речь, я сам не понял, на чьей я стороне, вроде мы сердцем на одной, умом — на противоположной.

Ганшилд почти прорычал:

— Я сказал насчет властелина морей… Но на островах могут обидеться. И не позволить.

— Мы выглядим такими слабыми? — поинтересовался я.

Он фыркнул:

— Два корабля? Не смешите.

— Два больших корабля, — подчеркнул я. — Очень больших.

— Но всего два, — напомнил он. — А вас встретят тысячи кораблей!

Я улыбнулся с подчеркнутой иронией:

— А наберется хотя бы сто?

Он спросил, в свою очередь:

— А вы представляете, сколько там островов?

Баннерет и Мертон, не вмешиваясь, смотрели и слушали, переводя взгляды с одного на другого.

Я ощутил, что сползаем в перебранку, сказал вежливо:

— Дорогой сэр Дэвид… опыт показывает, что континенты могут аккумулировать больше мощи, чем любые острова. И даже архипелаги. Острова могут выиграть любую битву…

Мертон довольно кивнул.

— И я о том же!

— …но не войну, — закончил я. — Не уверен, что острова могут выставить тысячу кораблей. А континент — может!

Он вежливо поклонился, Матиус и Вебер опустили взгляды, чуть поколебленные, но неубежденные.

Ганшилд ответил еще вежливее:

— Я не перестаю любоваться, как красиво и слаженно идут оба ваши корабля!

Ордоньес покряхтывал над картой, впереди архипелаг разделен словно пирог гигантским ножом, обходить далеко, есть смысл пройти насквозь, ближайшие острова справа и слева далеко, камнем точно не добросят.

— Здесь у вас пустое место, — сказал он, — абрис береговой линии с той стороны не закончен. Ощущение такое, что это две группы островов, разделенных широким проливом.

— Похоже, — согласился я.

— Я бы рискнул пройти напрямик, — сказал он.

— Я бы тоже, — ответил я, — но… надо ли? Все-таки мы люди, принимающие решения…

— Ну?

— …и несущие за них ответственность, — закончил я.

Он кивнул, вид удрученный, потом буркнул:

— Но что будет за жизнь, если не останется риска?

Я вздохнул.

— Риск всегда останется. Будут бояться прищемить палец… но, вы правы, граф! Так вообще и жить станем бояться. Хотя что-то происходит…