Пока они ехали через лес, пребывавшей в крайнем смятении и панике Дорис и впрямь начали мерещиться призраки. Ей казалось, что у нее в ушах звенят крики Шоу, а он сам бежит за их машиной и вот-вот догонит. Она понимала, что такое вряд ли возможно, но боялась обернуться и увидеть там настоящего монстра. Ее больное воображение подсказывало ей, что Шоу бежит, едва касаясь ногами заснеженной дороги и от этого кажется преследующим их летящим призраком.

«Только не оборачиваться», – приказывала себе Дорис, потому что боялась увидеть Шоу не толстым, лоснящимся, отвратительным, не живым, а посиневшим, мертвым, с остановившимися глазами навыкате.

Она простонала от страха, сидящий рядом с ней мужчина даже не посмотрел на нее. Вокруг лишь выл ветер да шумели истрепанные им деревья, но в воображении Дорис кричал покойник, подбиравшийся к ним все ближе и ближе.

Глава XVII. Лори признаётся

Огни Лонг-Айленда приветствовали их, ободряюще подмигивая сквозь хлопья летящего снега. Увидев их, Дорис глубоко вздохнула. Она уже понимала, что перенервничала. Теперь она словно выплывала из глубин охватившей ее паники и возвращалась в реальный мир. Они пересекли мост на Манхэттен, и Дорис увидела спешащих мужчин и женщин, услышала гудки машин и голоса их водителей. Она раскаивалась в том, что позволила себе быть истеричной дурой.

Сначала она была страшно обижена и возмущена поведением Лори. Из-за него последние полчаса были самыми ужасными в ее жизни. Ей казалось, что теперь он ничем не сможет загладить свою вину и компенсировать ее страдания. Но, с другой стороны, он доставил ее в Нью-Йорк в целости и сохранности, как и обещал. Разумеется, ей не следовало придираться к тому, как он это сделал. Но что-то страшное явно случилось – возможно, Лори и Шоу подрались. То, что Лори сильно устал, было хорошо заметно.

Когда они добрались до ее комнаты, его поведение не изменилось. Он помог Дорис выбраться из машины, проводил ее до лифта и оставил ее там.

– Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, – объяснил он. – Я не буду выходить из здания и надеюсь вернуться к вам через пятнадцать минут. С вашего разрешения, я попрошу моих партнеров Родни Бэнгса и Джейкоба Эпштейна приехать в ваш номер. Я должен рассказать кое-что вам троим, – Лори вдруг запнулся, – и не хочу повторять это несколько раз. Я думаю, они поторопятся. Сейчас они у себя дома, одеваются к ужину. Вы позволите им прийти?

– Конечно.

Ей снова становилось страшно. В освещенном холле было видно, что Лори в ужасном состоянии, но сам он был равнодушен к своему виду и самочувствию, и Дорис не понимала почему.

– Спасибо. Тогда я дождусь их внизу, и мы поднимемся в вашу комнату.

Больше он ничего не сказал. Генри, ночной лифтер, заступивший на пост в шесть вечера, равнодушно нажал на рычаг, и кабина поехала вверх.

В комнате, закрывшись от всего мира, Дорис попыталась взять себя в руки. Она пыталась сопоставить тот звук, который слышала по дороге в автомастерскую, следы борьбы на лице и одежде Лори и его молчание по пути в Нью-Йорк. Но как бы Дорис ни старалась, ответа она не находила.

Она понимала, что, скорее всего, Лори вынудил Шоу сказать правду. Но даже правда не заставила бы Лори выглядеть и действовать таким образом. Или заставила бы? Она хотела поверить, что дело было именно в этом. Все что угодно было бы лучше того, чего она боялась. Она стиснула зубы, потом вскочила с кресла, включила свет и стала готовиться к приходу Лори и его друзей. Думать дальше о произошедшем и поведении Лори она уже была не в состоянии.

Прошло пять минут, десять, пятнадцать, двадцать. Не считая недавней поездки из Си-Клиффа, она никогда еще так не переживала. Много раз ей казалось, что лифт остановился на ее этаже и к двери приближаются их шаги, слышен звук их голосов. Еще чаще она подходила к окну и смотрела на метель. Вглядываясь в нее, она молилась, раз за разом повторяя одну лишь фразу:

– Пожалуйста, Господи, пусть все закончится не так!

Дорис надеялась на другой финал этой истории и вслух осмеливалась произнести только эти слова. Ее сердце сжималось от страха.

Прошло еще почти пятнадцать минут, и она наконец услышала, что лифт остановился на ее этаже. Быстрые шаги приближались к двери, но никто не разговаривал. Трое мужчин, если это были они, шли молча. Она не стала дожидаться, когда они постучат, и, открыв дверь, отошла в сторону, пропуская их. Она увидела их лица, и еще больший страх охватил ее.

Лори обычно был довольно вежлив, но сейчас он не представил своих компаньонов девушке. Казалось, что никто этого даже не заметил. Широкоплечий Родни Бэнгс, бледный и даже не старавшийся контролировать себя, влетел в комнату так, словно сейчас шел в футбольную атаку. У Эпштейна сбилось дыхание, и было видно, что он был очень возбужден. В спешке он споткнулся о порог. Лори шел медленнее всех, он был серьезен и очень спокоен.

Он снял пальто, аккуратно свернул его и положил на стоявший рядом стул. За ним следили три пары глаз, и каждый наблюдавший думал об одном и том же. Лори сейчас сообщит им нечто поистине страшное. Юноша выглядел спокойным, но, казалось, не мог набраться смелости, чтобы начать говорить. Лори тянул время. Эпштейн долго не мог этого вынести. Едва Лори успел повернуться, как взвинченный Эпштейн принялся засыпать его вопросами, словно стрелял в него из пулемета.

– Ну! Ну! – воскликнул он. – В чем дело? Что все это значит? По телефону ты сказал, что должен увидеться с нами немедленно. Ты сказал, что попал в беду, в большую беду. В какую беду? Что случилось?

Лори посмотрел на него, и что-то в его взгляде неприятно укололо Эпштейна. Но нервы у него были крепкие, к тому же Эпштейн всегда предпочитал действовать, поэтому, поколебавшись лишь мгновение, он сказал то, что собирался:

– Я думаю, мы все сможем уладить. – Эпштейн пытался обнадежить друга. – Я уверен, мы все исправим.

Лори покачал головой. За те полчаса, которые он провел на первом этаже, его внешний вид нисколько не изменился. Его черные вьющиеся волосы, обычно блестевшие, как шелк, выглядели растрепанными и грязными. На его левой щеке по-прежнему кровоточила глубокая царапина, а лицо выглядело огрубевшим из-за ледяного ветра.

– Садитесь, – устало сказал он.

Его голос звучал безжизненно, монотонно. Для окружавших его людей, которые