на ожившую скульптуру Аполлона из древнегреческой мифологии. Теперь, когда в моде культуризм, с искусственной накачкой мышц при помощи всевозможных белковых наполнителей, добиться массы несложно. Но, когда видишь такую фигуру, невольно вспоминается выражение «гора мышц» – словом, масса есть, красы нет. Вадик – совсем иное дело. Я, будучи не пионером, а горнистом на вольных хлебах, числился заодно чем-то вроде помощника вожатому первого отряда. Потому общался с ним накоротке. Вадик, рассказывая о себе, подчеркивал, что в раннем детстве был часто болевшим заморышем, но не хотел этого и пошел в спорт. Сложилось так, что приглянулся он тренеру по классической борьбе.

Он пытался и меня приобщить к «уникальному», по его выражению, виду спорта. «Понимаешь, – утверждал он, – легкая атлетика чаще всего развивает ноги и нижнюю часть тела, гребля плечи и грудь – верхнюю половину тела, а борьба, как никакой другой вид, гармонично развивает все мышцы тела, и человек действительно становится атлетом, каким привыкли мы видеть его на старых рисунках». И я пошел с ним в секцию. Занимались они в небольшом зальчике городского Дома физкультуры, что напротив клуба имени Сталина (бывший храм Андрея Критского), в алтарной его части, вход в который был со стороны Которосли. Мне пришлось раздеться и даже побороться с одним из мальчиков. Но тот быстро уложил меня и так внушительно, что я долго приходил в себя, сидючи одиноко на скамейке и ожидая конца занятий. Больше затащить меня в спортзал не представлялось возможным.

Что касается Вадика Красавина, то судьба его сложилась причудливо, как и в целом судьба страны. Окончив медицинский институт, поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию и полностью погрузился в науку. Полностью, да не совсем. Как и большинство из нас в то время, он постоянно слушал, но, как оказалось, слушал не то. Модное двустишие тех лет: «О новостях родной Руси мы узнаем по Би-Би-Си». Ко всему принял участие в конкурсе радиослушателей какой-то программы, полагаю, связанной с обожаемым им джазом. И победил. Наверное, люди из органов беседовали с ним. Но надо знать Вадика: в своих убеждениях он оставался неизменен. Приз он получил, а институт оставил, точнее сказать, вынужден был оставить. Какое-то время перебивался без работы, но вроде бы недолго. Его взял под свое крыло институт медико-биологических проблем, занимавшийся медицинской составляющей наших космических программ. Повезло. Могло закончиться хуже.

В городском пионерском лагере я всерьез увлекся шахматами и скоро стал обыгрывать своих учителей. В шутку даже стали называть гроссмейстером, но в шутку – не более. Я уговорил мать купить мне фигуры с доской и стал играть дома. Партнер появился довольно странный – Костя Старов, улыбчивый увалень, по жизни немного недоразвитый. Помню, когда он стал работать, то очень любил, чтобы зарплату давали мелкими купюрами. Дай ему две сотенных – заплачет, что мало, а две сотни рублями – улыбка до ушей: во, сколько отвалили! Но во время игры в шахматы преображался, и выиграть у него удавалось редко.

Самым памятным событием, относящимся к городскому лагерю, стало первое признание в любви. И не с моей стороны. Пионервожатая отряда, к которому я был прикреплен, очень красивая девушка, студентка нашего пединститута, отрабатывала летнюю практику. Жила она неподалеку в Творогове, и домой нам было по пути. Каждый раз после полдника мы на пару отправлялись в путь, и она часто брала меня за руку. Мне было неудобно: маленький, что ли? Никаких иных объяснений и в голову не приходило. А она, заметив напряг мой, с грустью замечала: « Эх, был бы ты хоть на три-четыре года постарше…».

И опять мне невдомек. Одна мысль: с чего это она состарить меня возжелала? Мне и так с ней хорошо. И только в последний день все встало на свои места. Она попросила меня после прощальной линейки не уходить домой, а дождаться, пока она не получит деньги за работу. Дождался, конечно.

Опять неторопливый путь. Разговор с недомолвками. Но, не доходя до своего дома, она повернулась ко мне, обняла и, приблизив лицо свое так близко, что виделись только большие ее серые глаза и слезинка на пушистых ресницах, поцеловала. Меня опалило. Поцеловала в губы.

– Как же люблю я тебя, длинный мой малыш, – сказала она и стремительно бросилась к дому. – Не провожай и не ищи.

Не сразу пришел в себя и долго не мог отделаться от ощущения потери. Еще дольше не мог забыть. Но больше мы не встретились ни разу, хотя жили неподалеку.

От прораба до артиста

Со школой № 56 я простился в середине июня 1955 года. Было торжественное построение во дворе школы с вручением свидетельств, а отличившимся в учебе – Почетных грамот. Я до такого уровня не дотянул, получив тройку по русскому языку и литературному (!) чтению. Подвел экзаменационный диктант. Но читал я намного больше сверстников, и тройка по литературному чтению обижала. Обиды не скрасила даже письменная благодарность, врученная там же. Потом был не оставшийся в памяти выпускной бал.

А дальше – свободное плавание. Идти в девятый класс не очень стремился, предпочел техникум. Выбор невелик: автомеханический, химико-механический, легкой промышленности, торговый и строительный. Первые два отпадали из-за моей нелюбви к точным наукам, к легкой промышленности я относился легко. О торговом вообще нет речи, профессия тогда настолько не уважалась, что признаться в учебе там не смог бы.

Выбор пал на строительный техникум, потому, может, что жили мы с матерью на частной квартире в полутрущобной окраине, представлявшей скопление не домов даже, а мазанок из глины, без радио и без света, да что там света – без туалета. Все это в непролазной топи и грязи. Естественно, что мечталось о другом. Искал заведение долго, но обнаружив, оказался ошеломлен увиденным.

Среди двух рядов в большинстве своем одноэтажных деревянных домов и домиков в створе улиц Чайковского и Гражданской (ныне проспект Октября), высился желто-белый дворец в четыре этажа, занимаемый техникумом. Сейчас понимаю: обычный сталинский ампир. Может быть, рядом имелись здания и красивее, и лучше. Скажем, по той же Гражданской, но в ряду других, не менее интересных строений. Этот же – один, как перст указующий!

И я пошел туда со своим свидетельством, метрикой и соответствующими справками. В вестибюле, полном гудящей толпы таких же искателей счастья, на стенах висели проектные работы. Эти тонкие линии, меня, так любившего карандаш и рейсфедер, очаровывали и манили. Домой не шел, а плыл в тумане надежд и мечтаний, видя себя непременно в каске на лесах строящегося дворца. Дворца