В целом кормили нормально, а в сравнении с домом даже хорошо. Но вот суп очень часто давали гороховый, наверное, потому, что горох – самый дешевый продукт, к тому же питательный. С одним недостатком: пучило с него, а газы вылетали шумно и в самый неподходящий момент, например, во время маршировки.

Но в любой ситуации можно найти положительный момент. В тихий час, как только уходили воспитатель с пионервожатым, мы устраивали соревнование, кто громче пукнет и кто продолжительней. Имелся среди нас один, выводил целые рулады, словно играя на басовой трубе, прямо артист оригинального жанра. Суп тот мы звали или музыкальным, или духовым.

В молотовских лагерях всегда была очень сильная художественная самодеятельность, потому что занимались ею профессионалы из фабричного клуба имени Сталина. Одно лето я ходил в танцевальный кружок, где мы разучивали классические бальные танцы с названиями типа «падеграс». Помню название, но не танец. Запомнился другой – «краковяк», который мы танцевали на лагерной сцене в родительский (или посетительный) день. У танца занятная концовка: партнер брал за кончики пальцев партнершу, делал круг и с ходу падал на одно колено. В означенный момент для большей убедительности я не упал на колено, а рухнул на него, разбив в кровь.

Мать, свидетельница моего танцевального триумфа, плакала и ругалась. В танцевальный кружок больше ни ногой, и пару лет подряд занимался в кружке драматическом. Им руководил человек, чрезвычайно своим делом увлеченный, по имени Виленин, с ударением на «и». Имя мне нравилось, и хотелось узнать, что оно значит. Думалось о каких-то франко-испанских корнях, а оказалось просто сокращенное Владимир Ильич Ленин. Виленин, как человек творческий, был неимоверно вспыльчивым и горячим. Добиваясь нужного произношения, жеста, походки, вгорячах мог и выматерить. Но, поскольку мы его любили (как и он нас), то об этой слабости помалкивали. Оба раза ставились очень короткие одноактные пьески из школьной жизни с надуманными приключениями и переживаниями. Однако зрителям, особенно из числа родителей, они нравились, и свою долю аплодисментов мы получали.

Имелась в лагере и своя библиотека, куда я рвался уже по приезде, но она свои двери открывала день на третий-четвертый. Читателей было мало, и я мог неспешно порыться в имевшихся развалах из старых, потрепанных (чтоб не жалко потерять) книг и журналов, всегда находилось что-нибудь любопытное. И уже в отряде, расположившись на койке, мог часами читать, ни на что не реагируя, на чем и попадался не раз, ибо лежать на убранной кровати запрещалось.

Все мы с нетерпением ждали танцевальных вечеров. Мало кто из нас умел танцевать разные там вальсы и фокстроты. Не в том дело, каждый раз с нетерпением мы ждали танца, который именовался «переходный вальс». Суть его в том, что образовывался из пар большой или огромный, в зависимости от числа желающих, круг. Партнеры, соприкоснувшись или ударив друг другу в ладоши, переходили к следующей партнерше (партнеру). А ведь у каждого была своя, тайная, очень редко явная, симпатия. И только в переходном вальсе ты получал возможность прикоснуться к ней. Это и волновало, и будоражило.

Праздником в лагере считался посетительный день, когда родители могли приехать, поменять грязные наши трусы и майки на чистые и подкормить чем-нибудь вкусным. Но и руководство лагеря не из дураков, меню в этот день поражало бедное воображение перекопских обывателей и качеством, и разнообразием. Короче, гулянка полная. Этого дня все ждали с нетерпением. Мы выходили сразу после завтрака далеко за пределы лагеря к дороге на станцию. Родители шли длинной чередой, и каждый вглядывался, стараясь не пропустить своего. О том, как горько становилось, если к тебе не приезжали, и говорить не приходится.

Дождавшись матери, брал её за руку, и в лагерь мы шли уже вместе. Затем она у павильона дожидалась, пока я соберу белье грязное и оставлю себе чистое. Затем уходили куда-нибудь на природу, и она кормила меня доставленными гостинцами. Обычно это печенье и конфеты. Но однажды она привезла литровую банку очищенной хамсы, приправленной зеленым луком и пахучим подсолнечным маслом, действительно любимой мною. Ну, сколько я мог съесть – грамм 100 максимум. Остальное принес в палату и выставил на общий стол:

– Налетай, пацаны!

И они налетели, литровая банка опустела в несколько минут, и самые предприимчивые, заглядывая матери в глаза, спрашивали:

– Всё? Больше нет?

Еще один посетительный день запомнился тем, что проходил в юбилей нашего лагеря. Руководство комбината послало приглашение Вячеславу Михайловичу Молотову. И он откликнулся. Где-то к обеду над лагерем вдруг появился одномоторный самолет-биплан, который, сделав круг, приземлился на обширной поляне внизу, служившей футбольным полем. Все бросились к самолету, с которым прибыло и поздравление от главы Советского правительства, и подарки. Что было подарено, не помню, но помню, что тогда в лагерь приехал директор комбината «Красный Перекоп» по фамилии Кустарев, являвшийся, как говорили, свояком А.Н.Косыгина. Высокий, статный, в шикарном светло-синем костюме, на лацкане пиджака которого горела звезда Героя Социалистического Труда. В лагере на общих основаниях постоянно отдыхали две дочери его. Хочу подчеркнуть, на общих основаниях. Мы знали их, они знали нас, не задирали носа и не «кобенились» перед строем. Впрочем, иначе с перекопской пацанвой нельзя, народец дружный, даже, точнее будет сказать, коллективистский, где обязательно все должны быть равны, к тому же вспыльчивый и охочий до драк.

Возвращусь к соседке нашей Маше Щукиной, той, что работала «в обчестве». Когда приходила пора распределения путевок, Маша одевалась во что похуже, не румянилась и не красилась и даже не причесывалась и такой растрепой, издерганной жизнью, являлась в фабком с требованием (!) бесплатной путевки для сына Вали. Стоили они не очень дорого, где-то около восьми рублей, но при зарплате в 250 – тоже деньги. Каждый раз её пытались урезонить, мол, совесть имей, другие живут не лучше, почему же только тебе бесплатно. Тогда Маша падала на пол и «теряла сознательность» (её собственное выражение). А фабком, что в «белом корпусе», весь размещался в одной большой комнате, и там всегда толчея, как в магазине, с тем же шумом, распрями и скандалами. А тут еще баба на грязном полу с закатившимися глазами. Её быстренько поднимали, отпаивали и вручали-таки бесплатную путевку. Каждый год!

Однажды Валя явился на сборы в белых трусах и красной майке, пошитых из старых транспарантов. На майке остались не до конца отстиранные большие буквы Х и Р, наверное, остатки лозунга, призывавшего «хранить верность делу Ленина-Сталина». Однако наши «огольцы» преобразовывали их в