Потребовать, говоришь, — выдохнула она устало. — И признаться самой себе, что одна моя дочь мертва, а вторая — ее убийца?! Не смогла я, Мстислав. Просто не смогла. Никому не пожелаю пережить такое. Никому!

Глава 40

Я сидела словно к стулу прибитая. К такой правде, как оказалось, просто не была готова. Да что там принять, мне даже услышать откровения бабушки было жутко страшно. Вспомнился переезд и тот старенький альбом, в котором лежали черно-белые фотографии смешной маленькой девочки. Красивой, жизнерадостной... Так похожей на меня.

Закрыв глаза, ощутила, как в уголках скапливаются слезы. Передо мной словно наяву встала та самая полянка на опушке леса из сна, девочка, плетущая венок, и странные символы на дереве. Образ той второй вырисовывался все яснее.

Убийца!

Не знаю, откуда и как, но я четко понимала, как ее убили. Но хуже всего, теперь я сознала, кто это сделал.

Моя собственная мать. Душа словно разделилась надвое: одна ее часть испуганно дрожала, осознавая правду, а вторая — люто гневалась и требовала наказать мерзавку, что посмела поднять руку на родную кровь. На ребенка. На сестру, которую должна была любить и защищать от всех невзгод.

Как же хорошо, что все годы эта мразь находилась так далеко от меня. Что исчезла она из моей жизни!

Сделав тяжелый вдох, выдохнула. Мстислав смотрел на меня не отрываясь, его глаза горели зеленым пламенем, скулы заострились. Весь облик мужчины сделался вмиг звериным и грозным.

Сглотнув, моргнула, развеивая наваждение.

— Ее сила прорывается, Клавдия Никаноровна, — он хмыкнул. — Катя все видит, и это пугает ее. Что же вы делать-то собирались с этим?

— Бежать, сынок, — пробормотала бабушка упавшим голосом. — Как можно дальше отсюда. От лесных, от поселений наших. Да только не тот у Кати уже возраст, чтобы слушаться меня во всем.

Подняв ладонь, я прикрыла рот. Мне сейчас совсем нечего было сказать. С одной стороны меня всю жизнь дурили и держали в неведенье, с другой — и хорошо, что будучи ребенком я не узнала всей правды. Жить, понимая, что тебя родила такая мамаша...

В голове роилось столько вопросов, но я боялась зацепиться хоть за один из них. Кто знает, что я еще услышу. Какие откровения.

— И все же вы не должны были скрывать преступление дочери.

Бабушка снова вздохнула, выдвинула из-под стола табурет и тяжело села.

— Скрывать... — она покачала головой. — А ты бы, сынок, принял такую правду? Вот так с ходу... Я не смогла, и муж мой не смог. Сначала мы поверили дочери. Она ведь настаивала, что Анна поругалась с ней и просто убежала. Моя младшая девочка ведьмочкой была. Сильной и смелой. Да и характер, что огонь. Бывало, разобидится и за огороды. И долго не являлась мне на глаза. Было у нее такое. И тогда, выслушав Ярину, я убедила саму себя, что обиделась Аня на сестрицу старшую, и вернется, как чувства схлынут. Лес ведь для нас, что дом родной. Но она не пришла ни вечером, ни на следующий день, ни через два. Мы искали, все болота облазили... Ни следа... Словно и не было ее никогда.

Она замолчала и, подняв фартук, вытерла глаза краешком материи.

— Ба, — шепнула я.

Глаза снова защипало. Я чувствовала ее боль как свою.

— Да... Слепая я была, — в голосе бабушки слышалась такая горечь. — А Ярина стала заметно сильнее. Она в мужа охотница, но слабенькой была. Совсем что человек простой. А тут столько силы в ней проснулось и ведь ведьмовской, чуждой ей. Но она беременная была и я списала все на внучку. Убедила себя, что чувствую ее дитя. Но когда она Катюшу в наш дом принесла, так и поняли мы все с мужем. Кровиночка наша охотницей родилась. Но такая сила в ней плескалась ведьмовская. Не ее, но родная нам. До боли знакомая. И лицом Анечка. Не отличишь. Ярина слаба, не почувствовала в ней ничего. И хорошо... Но что же мне было делать? Вот скажи мне, Лютый, что? Покарать Ярину за то, что сестру сгубила, и силы ее себе прибрала, — она в бессилии всплеснула руками. — Использовать Катю, как прямое доказательство мерзости матери ее родной. И как жить-то потом с этим ребенку? Как, Лютый? Да поняла я, все тогда поняла, — бабуля тихо плакала. — Ярине девятнадцать годков стукнуло, когда она в город уехала учиться. Вся гордости преисполнена была. Встретила она дядьку твоего и влюбилась без памяти. А он на нее и не глядел. Так развлекся, как с девкой падшей и отпихнул от себя. Зачем ему охотница слабая? Что за щенков бы она ему принесла? Вот и совершила дочь моя непростительное. Увела в лес сестрицу родную, любившую ее и доверявшую ей, и погубила, отобрав силу всю. Вот тогда-то и обратил Олег Серый на нее внимание. Вот только ребеночка она понесла от него, не будучи нареченной. И губила она Анечку с Катенькой в утробе. Вот и перешла сила девочки моей, а не Ярине.

Бабуля замолчала, а я сидела неспособная даже нормально дышать. И вроде слышала ее и все понимала, но... О чем она говорит?! Какие силы?! Какие щенки? Вот только спросить хоть что-то не могла. Словно парализовало меня.

Мама убила сестру.

Моя мать — убийца.

В горле ком стоял, а в животе что-то сворачивалось в тугую спираль. Вся моя жизнь, все, что я знала, оказалось ложью и недомолвками. Что же происходит?

— Никогда я... слышишь, Мстислав Лютый, никогда не признаю, что вырастила убийцу, — прошептала бабушка. — Никогда не признаю, что ведьмовская сила моей внучки — пришлая. И рождена она была охотницей. Не погублю ее и не уроню в глазах других. Не сделаю объектом сплетней и презрения. Хоть ножом меня режьте, а ее защищать буду до последней капли крови. Любыми силами: да обманом, да одурманиванием... Но она будет счастлива! Моя внучка с рождения духом сильная, вся в мужа. Никаких невзгод не боится, сама дитем была, когда из рук моих топор вынула и нарубила нам дров. Ребенком была, а уже охотничья сила в ней звенела. На досаду матери ее. А как та поняла, что в Катеньке еще и сила Анюты притаилась, так и скрылась вовсе. Прокляла Катя их, а я вдогонку добавила. Чтобы не появлялись на пороге нашем, чтобы счастья не