Государственного человека проще всего обвинить во взяточничестве – так было и так будет: если пошёл во власть, значит, ищет лёгких денег. На этот козырь Демидов и ставит, а оборонять Татищева никто не спешит, даже коллеги из Берг-коллегии. Всё потому, что господин исполнитель с годами стал представлять собой независимого фантазёра, обуреваемого бесконечными идеями, да к тому же борется за чистоту родного языка с чисто филологической одержимостью, а немецко-голландскую терминологию, принятую тогда у бюрократов, отрицает.

Пока Татищев ждёт решения суда – да не в бездействии, а в хлопотах по основанию нового медного завода, будущей Перми, – де Геннин розыскивает о всём его деле, не маня ни для кого. А ведь давили на строгого генерала Геннина – влиятельные столичные покровители Демидовых требовали поддержать уральских королей. Но тот хоть и признавал: «я онаго Татищева представляю без пристрастия, не из любви или какой интриги, или б чьей ради просьбы, я и сам его рожи калмыцкой не люблю», а всё-таки видел «его в деле весьма права, и к строению заводов смышлённа, разсудительна и прилежна». После всесторонней проверки, допросов и выяснений де Геннин убеждается в полной невиновности Василия Никитича, а о Демидове отписывает Петру следующее: «Ему не очень мило, что Вашего величества заводы станут здесь цвесть, для того, что он мог больше своего железа запродавать, а цену положить как хотел, и работники к нему на заводы шли, а не на Ваши. Наипаче Татищев показался ему горд, то старик не залюбил с таким соседом жить, и искал как бы его от своего рубежа выжить, понеже и деньгами он не мог Татищева укупить, чтобы Вашего величества заводам не быть».

Летом 1723 года Пётр I назначил слушание дела Татищева и Демидова в Сенате, при Е.В. личном присутствии – а на реке Исети к тому времени был заложен новый город и Высшее горное начальство переименовано в Обербергамт (Геннин чистотой русского языка беспокоился не особенно). В ноябре, когда город получил своё имя, розыск Геннина по делу Татищева был рассмотрен в Вышнем суде. Василий Никитич полностью оправдан, а Демидову, за то, что «не бил челом о своей обиде на Татищева у надлежащего суда, но, презирая указы, дерзнул его величество в неправом деле словесным прошением утруждать», присуждено «вместо наказания взять штраф 30 000 рублей». Даже Татищеву должны были недруги выплатить некую сумму, в знак признания вины и примирения.

Герой наш оправдан, вины на нём нет, но дурная слава взяточника тянется за ним через века – пятно так въелось, что никакие усилия историков с литераторами не помогают. Искренность, а временами и наивность Татищева поразительны не меньше, чем его преданность казне. Он пытается объяснить Петру, почему брать иногда нужно, ссылаясь на апостольские слова «Делающему мзда не по благодати, а по долгу…» – и получается, что сам как будто признаётся в том, чего не делал никогда, и в чём его будут в дальнейшем дважды обвинять и дважды оправдывать по всем статьям.

В сентябре 1724 года советник Берг-коллегии Татищев отправляется в Швецию для приглашения на Урал горных мастеров. В Упсальской королевской библиотеке (триста с лишним лет спустя здесь будет сидеть за столом историк Евгений Ройзман) Татищев находит «множество российских гисторий и протчих полезных книг». Покупка книг – единственная его слабость и прихоть, надежда на Петра – его самая главная надежда, но 28 января 1725 года Пётр I умирает, а Татищева переводят в Москву, на службу в Монетную контору

Вновь новое дело, очередное полное погружение и отрыв от прежнего, к чему прикипел всем сердцем. Только в октябре 1734 года происходит второе пришествие Татищева на Урал – а в 1736 году стараниями прежних и новых недругов он выведен из игры теперь уже окончательно.

Два года прослоены делами и открытиями, нововведениями и исследованиями. Он обустраивает Екатеринбург, требует поддерживать в порядке мосты и дороги, налаживает школьное дело, рассылает «во все городы Сибири» вопросник о 92 вопросах исторического, географического, этнографического содержания. В 1735 году открывают железные руды на горе, названной Татищевым в честь царствующей императрицы: «Анна» означает «Благодать». Та самая царевна Анна, в год рождения которой юный Татищев был принят ко двору стольником, получает письмо из Екатеринбурга, где сказано: «Оная гора есть так высока, что кругом видеть с неё верст по 100 и более; руды в оной горе не токмо наружной, которая из гор вверх столбами торчит, но кругом в длину более 200 сажен…» Акинфий Демидов убеждает отдать ему Благодать, обещая взятку в три тысячи рублей, – лишь бы не мешал горный начальник, а все тонкости в Петербурге он сам уладит. Затем является горнопромышленник Осокин – сулит десять тысяч! Василий Никитич отказал обоим – руды новой горы будут принадлежать казне, и точка. Выделил Демидовым, Строгановым, Осокину немного Благодати, а большую часть железной горы оставил государству. С Демидовыми конфликт то еле тлел, то разгорался наново – из-за алтайских руд, новых месторождений, а проще сказать, оттого, что двум хозяйкам на одной кухне не ужиться. К старым жалобщикам добавились новые недовольники – Татищева невзлюбил всесильный Бирон, кормившийся, помимо прочего, от уральских заводов и положивший глаз на гору Благодать. Посему произвели Василия Никитича в тайные советники и назначили главой Оренбургской экспедиции, а после судили за потраченные четыре тысячи рублей казённых денег. Но это казна была в долгу перед Татищевым: ожидая, пока выплатят обещанное, он тратил в общественных целях свои личные средства, коих ему всю жизнь недоставало.

Впереди – основание Оренбурга на верном месте (прежнее Татищев забраковал, отныне это город Орск), подавление башкирских восстаний, составление при его участии «Российско-татаро-калмыцкого словаря»… Тело стареет, но дух становится крепче, и каждый день находится время для научных занятий. Он составляет карты Яика, самарской излучины Волги, пишет «Общее географическое описание Сибири», «Предложение о сочинении истории и географии», готовит к изданию «Судебник Ивана Грозного», работает над любимой своей «Историей Российской», которая увидит свет лишь в 1768 году, и то в неполном виде. В мае 1739 года Татищева отстраняют от дел и лишают всех званий – следственной комиссии предстоит разобраться с новыми обвинениями против Василия Никитича: неверно, дескать, ведёт себя с инородцами, повинен в непорядках и главным образом во взятках. Брал, дескать, не токмо деньгами, но и коровами, овчинами и даже волчьими шкурами. Если бы могли привязать к убийствам, валютным махинациям, похищению людей, контрабанде, организации преступного сообщества, разрушению памятников архитектуры и превышению полномочий, – привязали б, но что-то нужно было оставить и потомкам.

Обвинение вновь признали несостоятельным, но и оправдывать Татищева комиссия не спешила. Пока суд да дело, отправили его в Астрахань, ведать Калмыцкой комиссией. Василий Никитич уже свыше двух лет не получал к тому времени жалованья, претерпевал великую скупость и одолжал, но вникал в дела калмыцкие с тем же усердием, кое запомнилось уральцам.

Английский ревизор Ганвей описывает Татищева в годы астраханской ссылки как старика с «сократической наружностью», измождённого телом, «которое он старался поддерживать долголетним воздержанием и наконец неутомимостью и разнообразием своих занятий. Если он не писал, не читал или не говорил о делах, то перебрасывал жетоны из руки в руку».