миноносец; это им влетало в копеечку, конечно, и по прошествии месяца они решили положить этому конец. Первый же контейнеровоз, отправленный без сопровождения, подвергся атаке. И опять на линии Шанхай – Роттердам, как и тогда, но на этот раз корабль потопили у Маскаренских островов; как и тогда, экипаж оповестили за четверть часа, чтобы они успели покинуть корабль: торпеда с неконтактным взрывателем, идеальная меткость. Ловкие ребята. И очень опасные.

– Мы до сих пор не знаем, кто они?

– Понятия не имеем. Морские перевозчики всего мира в отчаянии, это беспрецедентная ситуация. Вот что нам известно на данный момент, то есть ровным счетом ничего.

Они разом замолчали; Брюно налил себе бокал помроля. Итак, меняется конфигурация мира, подумал Поль. В принципе, конфигурация мира стабильна, все идет своим чередом, но иногда, в редких случаях, происходит некое событие. То же самое можно сказать, подумал он, пусть более отвлеченно и расплывчато, и о конфигурации человеческих жизней. Жизнь человека состоит из цепочки административных и технических трудностей, перемежающихся проблемами медицинского характера; с возрастом медицинский фактор берет верх. Тогда жизнь меняет свою сущность и превращается в бег с препятствиями: в ходе участившихся, самых разнообразных медицинских обследований тщательно изучается состояние организма. В заключениях указывают, что ситуация штатная или, по крайней мере, приемлемая, до тех пор пока в одном из них не прозвучит иной вердикт. Тогда жизнь меняет свою сущность во второй раз и становится достаточно продолжительным и мучительным марш-броском по направлению к смерти.

– Мартен-Рено спрашивал меня о твоем отце, – сказал наконец Брюно. – Он, видимо, принял это близко к сердцу, мне кажется, тебе стоит ему позвонить. Твой отец явно занимал важное место в их организации, мне не вполне ясно, как они функционируют, все же странные они люди, сотрудники спецслужб.

– Мне самому не вполне ясно, отец никогда толком не рассказывал мне о них.

– Его можно понять. Знаешь, не зря же говорят, что власть обрекает на одиночество; чем ответственнее пост, тем более человек одинок. О том, что я тебе сейчас рассказал, мне бы и в голову не пришло говорить в кругу семьи, – ну, если бы таковая у меня еще имелась.

– В этом плане никаких перемен?

Брюно долго мотал головой, но не произнес ни слова, Поль тщетно ждал ответа, постепенно догадываясь, что Брюно действительно останется один, скорее всего, доведет до конца свою работу, то есть работу, которую он запланировал, но отныне он останется один, жаль, конечно, но это так, не хорошо быть человеку одному, сказал Господь, но человек одинок, и Господь ничего не может с этим поделать, во всяком случае, по нему не скажешь, что это его так уж волнует; Поль почувствовал, что ему пора, он взял с тарелки еще один тост с фуа-гра, его понемногу одолевало гнетущее сознание собственной никчемности. Мужчины с трудом, но поддерживают социальные и даже дружеские отношения, которые им в общем и целом ни к чему, – это довольно-таки трогательная черта, присущая мужчинам. К президенту это не относилось, он казался свободным от подобных слабостей, окружающие, судя по всему, мало что для него значили. Поль общался с ним лишь однажды, мельком, после закрытого совещания Совета министров; президент пару минут побеседовал с ним о своем “золотом времечке” в Финансовой инспекции; он заговорил об этом без всякой на то реальной необходимости, как о воображаемой Аркадии, где они оба купались в самых изысканных наслаждениях. Возможно, он с кем-то его спутал.

4

Проснувшись на следующее утро, Поль понял, что проспал двенадцать с чем-то часов глубоким сном без сновидений – ну, говорят, сны снятся всегда, но, как правило, мы их не запоминаем. Войдя в ванную, он был неприятно удивлен, обнаружив, что сломался бойлер; он попытался подергать клапан, раздался протяжный стон, но горячей воды от этого больше не стало. Пойти в министерство, не приняв душ, не лучшая идея, он предчувствовал, что день выдастся долгим. Придется ему воспользоваться ванной комнатой Прюданс, ничего не поделаешь.

Он уже по меньшей мере пять лет не заходил в ее спальню. И был потрясен, обнаружив ее пижаму, аккуратно сложенную на стуле в изножье кровати: теплую, толстую, почти как у детей. Он отметил, что она читала Аниту Брукнер; вряд ли это ей улучшало настроение.

В ванной было и того хуже: два жалких, не особо пушистых полотенца, халата нет. Кусочек обычного марсельского мыла на раковине. Гель для душа и шампунь из “Монопри” на бортике душевой кабины. На первый взгляд никакой косметики, даже увлажняющего крема, она, казалось, забыла, что у нее есть тело. Нехорошо, подумал он, совсем нехорошо.

Быстро приняв душ, он сел писать ей записку, чтобы, во-первых, извиниться за то, что ему пришлось воспользоваться ее ванной комнатой, и еще попросить ее заняться, если можно, починкой бойлера, он вспомнил, что у нее вроде есть честный водопроводчик. Он замешкался, не зная толком, как к ней обратиться. “Прюданс” – слишком холодно. “Дорогая Прюданс” чуть лучше, но все равно не совсем то, что нужно. Он чуть не написал “Моя дорогая”, потом с содроганием спохватился и остановился на “моей дорогой Прюданс”, вот, отлично, так сойдет. В заключительном “целую” не было ничего чрезмерного, в конце концов, ведь не далее как вчера вечером они расцеловались. Он вышел на улицу почти довольный собой, кафе на Кур-Сент-Эмильон открылись, и на первый взгляд там было даже полно народу; он решил что-нибудь съесть в “Кони-Айленде”, название дурацкое, но бейглы там вполне съедобные. Он сразу узнал официанта, высокого придурка, который то и дело вопил “Посторонись!” и имел привычку обращаться к посетителям по-английски. Он с ужасом услышал, как тот бросил OK man китайскому туристу, который пытался добиться от него кофе с молоком. Нет, прочь отсюда, к тому же тут битком, раньше чем через несколько часов его не обслужат; он встал, решив ограничиться чашкой кофе у барной стойки. В министерстве наверняка найдется что поесть, кстати, у Брюно есть личный мажордом и повар, что ему мешает воспользоваться их услугами, подумал он, ровным счетом ничего.

Он пришел точно в назначенное время; мажордом ждал его у дверей квартиры.

– Месье министр немного задерживается, – сказал он, – и попросил меня впустить вас.

Понятное дело, Брюно был слишком оптимистичен, говоря про три часа, президентские выборы как-никак, тут парой слов не обойдешься.

Бутылка помроля и тосты с фуа-гра так и стояли на обеденном столе, со вчерашнего дня ничего не изменилось. Только они заветрились и зачерствели. Обойдя кухню, он обнаружил безглютеновые сухари “Эдбер”, а в холодильнике початый сыр “Каприз богов”; сойдет и так, ему неохота было обращаться к мажордому.