Но это было совсем не тем, что она хотела сказать. Внезапно я это ясно осознала. Она хотела помочь, но только в тех рамках, которые она сама определила. Моя мама всегда была готова прийти на помощь при том условии, что вы делали именно то, что она хотела.

Вся моя жизнь, подчиненная ее желаниям, пронеслась у меня перед глазами. Целая жизнь, в течение которой я никогда не подвергала сомнению ее высокие стандарты. Я работала как проклятая, чтобы соответствовать им. И в этот момент, возможно, впервые в жизни, мне пришло в голову, что она не может знать всего. Я всю жизнь следовала ее инструкциям беспрекословно. И чем это закончилось? Тем, что я лежу неподвижно в этой кровати. Она сказала мне, что я должна изучить курс высшей математики. Я изучила. Она сказала, чтобы я получила степень магистра по управлению бизнесом. Я ее получила. Я была лучшей в классе. Всегда. Все время. Как безмозглая дура.

Сидя теперь на кровати, я пыталась вспомнить хотя бы один случай, когда я отвергла ее помощь и сделала то, что я хотела. Кстати, именно так всегда поступала Китти. Она всегда отвергала мамины советы, и в результате ее подростковые годы в нашем доме были мучительными и для нее, и для всех остальных. Но разве это сделало ее жизнь мучительной? Безусловно, временами ей приходилось нелегко, и у нее была безумная прическа, и слишком много пирсинга, и она вела решительно богемный образ жизни. Но она всегда была только Китти, без всякого сомнения. Она знала, кем она была. Она делала то, что ей нравилось. А кем была я? Какие у меня были достоинства, кроме того, что я содержала дом в образцовом порядке, была ухожена до кончиков ногтей и хорошо сдавала все экзамены? Что мне нравилось? К чему я стремилась? Каково это было бы – сделать то, что мне хотелось, а не то, чего ожидали от меня? Этого я не знала.

– Нет, – услышала я свой голос.

Мама недоумевающе уставилась на меня.

– Я хотела сказать, нет, спасибо. Мне не нужен наставник.

– Я не уверена, что ты осознаешь, как мало у тебя осталось времени, – сказала мама.

– Думаю, что осознаю.

– Через три недели срок твоего медицинского страхования истечет, и у тебя больше не останется шансов на выздоровление.

– Ну, может, не совсем не останется, – попытался смягчить папа.

Но моя мама уже разозлилась:

– Ты что, не хочешь, чтобы тебе стало лучше?

– Не могу поверить, что ты задаешь мне такой вопрос.

– Просто сейчас мне кажется, что ты этого не хочешь.

Я посмотрела на папу, взглядом прося о помощи.

Он тут же вмешался:

– Может быть, стоит найти другое слово вместо «лучше»?

– Слово «лучше» не нуждается в том, чтобы его чем-то заменяли, – сказала мама. – «Лучше» значит «лучше».

– Но не тогда, – проговорила я, – когда ты применяешь его по отношению ко мне. В этом случае оно означает «встать на ноги». Как ты и обещала всем соседям.

Но ее нельзя было сбить с толку.

– Разве ты не хочешь встать на ноги?

– Это вопрос не по существу.

Но она подняла бровь, как делала всегда, когда собиралась выиграть спор:

– Это единственный вопрос по существу.

Безусловно, в чем-то она была права. Передо мной стояли насущные, реальные проблемы, которые я должна была решить за то время, которое пробуду в больнице. И это был не тот момент, когда я могла позволить себе сдаться. Но в то же время я внезапно осознала, возможно, в первый раз за всю свою жизнь, что, когда родители говорят мне, что нужно делать, мне становится труднее, а не легче делать это. Это было лишь мимолетным ощущением, но оно помогло мне понять, что пытаться встать на ноги будет моей, и только моей, заботой.

– Я не хочу больше об этом говорить, – услышала я свой голос.

– Хорошо, – сказала мама. – Забудем на время об этом.

Я покачала головой:

– Насовсем забудем. И точка. Я не собираюсь больше обсуждать с вами этот вопрос. – Я заметила, что в моем голосе зазвучали те же интонации, что и у мамы, когда она объявляла свой приговор. – Если вы хотите каждый день обедать со мной, о’кей. Но тема моего выздоровления впредь будет запретной.

Мама посмотрела на папу.

– И если вы попытаетесь поднять ее, – продолжала я, – я буду громко кричать до тех пор, пока вы не выйдете из этой комнаты. – В моей прошлой жизни я бы сама вышла из комнаты, но в нынешней у меня уже не было этого выбора. – А если это не поможет, я стану петь современную попсу, – добавила я, зная, что мама больше всего ненавидит это.

Я почти видела, как она содрогнулась.

– Хорошо, – сказала она.

– Мне нужно принять решение. – И мой голос смягчился немного, когда я посмотрела на папу. – Вы не можете сделать это за меня. Я должна сделать это сама.

Я видела, что у мамы в голове зарождается множество протестов. И самым основным был: «Что, если ты примешь решение, которое будет ошибочным?» Она была в чем-то права. Даже я сомневалась в том, что это был подходящий момент выбраться из-под ее опеки. Разве ставки не были слишком высокими? Разве не лучше было бы начать с вопроса о том, что мне следует есть на ужин, а потом перейти к более важным темам? Но я оставила эти вопросы без ответа. В первый раз в жизни я не могла найти решения проблемы. Она была больше, чем я могла переварить.

Она охватывала мое искалеченное тело и мою утратившую надежду душу.

То, что я осмелилась противостоять маме, воодушевило меня. В той жизни, которую я теперь вела и в которой ничем не могла управлять, даже маленькие события имели большое значение.

И когда на следующий день появился Ян, я охотно последовала за ним в физкультурный зал. Он молчал, и я тоже, но по мере того как мы переходили от одного тренажера к другому, я с новой решимостью делала все, что он просил.

На этот раз мы не разговаривали, но атмосфера между нами решительно отличалась от прежней. И вместо того чтобы без умолку болтать, стараясь заполнить тишину, я сосредоточилась на занятиях. А Ян, вместо того чтобы смотреть в окно, наблюдал за мной и даже – вы не поверите – помогал мне.

– Хорошо, – говорил он, когда я поднимала груз. – Отлично.

– Вы что, подбадриваете меня? – спросила я, не глядя на него.

И я скорее почувствовала, чем увидела, что он слегка улыбнулся.

– Нет.

И даже Майлз не мог помешать нам. Он несколько раз проходил мимо, делая замечания Яну, который, по его мнению, уделял мне мало внимания. Он также указал ему на то, что его пижама была не того голубого цвета, как этого требовали правила. Хотя она была всего на тон светлее, чем его собственная. А однажды он подошел к нам лишь затем, чтобы спросить, почему Ян не был утром на общем собрании.