Сколько времени прошло? Он не знал. Часы, дни, недели? Всё слилось, утратило значение в бесконечном океане боли.

Он очнулся в пыточной проклятого маркиза, и маг-недоучка, исполняющий здесь обязанности палача, тут же поведал удивительные вещи. Оказывается, благородный хозяин не сердится на глупого молодого гроссмейстера за бессмысленное сопротивление, и даже готов принять Его службу, как мага. Но слишком дорого обходится найм магов, и потому молодому глупцу придётся принести клятву верности на одном замечательном артефакте…

Он отказался, не раздумывая, и познал боль. Маг-палач прекрасно владел своим ремеслом. Клещами и крючьями, калёным железом и варёным маслом, странными зельями и жуткими заклинаниями. Кромсал, жёг, исцелял, терзая тело своими жуткими инструментами, а разум — вкрадчивыми речами.

Сколько времени прошло с тех пор, как палач разочаровался в обычных средствах и взялся за свою чудовищную машину? Сначала Он видел, как под действием специального зелья медленной растворялась правая рука, оставляя лишь тонкие ниточки нервов. Ведь маркизу нужен маг, а не мастер. Магу руки не слишком нужны, а мастеров у вельможи и так хватает — тех самых, что помогли хозяину захватить непокорный городок. Тех мерзавцев, что теперь назывались гроссмейстерами.

А затем жгут нервов был подключён к жуткому творению палача-безумца, машине, слепленной из дерева и железа, стекла и кости. И упивающийся своим гением садист сыграл первую симфонию боли, наконец исторгнув из упрямого пленника кое что ещё, помимо проклятий. Открыл своей жертве такие грани боли, о которых и не подозревает здравый рассудок.

— Ты ещё не передумал, малыш? Знаешь, даже я уже утомился, а ты всё ещё упорствуешь! Ради кого ты так страдаешь? Ради работы, друзей, семьи? Работать со стеклом ты уже не сможешь, да и вернуть прежнюю жизнь уже не сумеешь. А вот если бы согласился сразу, да стал бы одним из приближённых маркиза, может, и сумел бы защитить свою семью. Хозяин ведь очень огорчился, подсчитав потери своих бойцов, и утешил прочих, отдав город им на целую неделю. Хотя, может это и к лучшему? Ты ведь женат уже два года, а детей пока нет, а так хоть орлы маркиза об этом позаботятся… Забавно, правда? Будешь ещё прикидывать, в кого такие глазки у сынка или доченьки? Эх, скучный ты, малыш. Пожалуй, пришло время и вторую руку подключать, по-хорошему ты не понимаешь…

Он почти не понимал слов. Просто слушал боль, поющую в теле. Огонь боли, пожирающий хрупкую человеческую плоть. И вдруг понял, что слышит и огонь, пылающий в жаровне, чует угли, тлеющие в камине, осязает язычки пламени, лижущие пропитку факелов. И он позвал это пламя, потому что не мог больше терпеть. Он жаждал стать пеплом — ведь пепел не испытывает боль, пеплу чужд страх за родню, пеплу не интересны человеческие страсти.

И Огонь пришёл. Он бешеным вихрем прошёлся по телу, ожог и оставил свою метку всюду — от волос, до кончиков пальцев на ногах. Но желанная смерть не пришла.

Ярко вспыхнули и обратились в пепел кожаные ремни, удерживающие торс и левую руку. Расплавились и стекли с лодыжек тёплыми струйками железные оковы. Жалобно заскрипела и осела, расплылась под ласками пламени машина боли, творение безумного палача. И с последними волнами боли вспыхнули и сгорели ниточки нервов, свисающие из обрубка правой руки.

— Как несправедливо, малыш! — Отступающий к стене певец боли, пытался защищать лицо руками, но одежда пылала, и на коже вздувались пузыри ожогов. — Я так долго, столько лет пытался обрести всего лишь Боль… А ты так легко, почти бесплатно, получил Огонь! Как жестоко, как подло с твоей стороны!

Кажется, палач говорил что-то ещё, и даже кричал. Но Он уже уходил из комнаты, где плакали и текли даже камни стен. Волны жара шли перед Ним, поджигая, разрушая, плавя и испепеляя. Но Он не интересовался бегущими слугами и солдатами, Его не волновал родовой замок маркиза, пылающий и рассыпающийся вокруг. У Него была цель поважнее.

Захваченный город встречал покосившимися воротами и стаями воронья, кружащимися вокруг рвов, куда швырнули тела защитников. Откуда-то слышались пьяный смех и женские крики. Шёл уже пятый день после захвата города, но солдатня ещё не пресытилась грабежом и насилием. Необычным было только то, что большая часть домов казались целыми. Маркиз, твёрдо решивший задавить даже самую мысль о сопротивлении в отныне принадлежащем ему городе, тем не менее, не желал лишних разрушений и пожаров. И сумел это объяснить своим людям, выпустив кишки любителям пускать красного петуха.

— Ты?! Но откуда? — Охранявший ворота вместе с несколькими хмурыми вояками мастер отступил в ужасе, вдруг увидев шатающуюся, голую, однорукую фигуру. Предатель был отнюдь не глуп, и потому со всех ног ринулся с докладом к маркизу, с удобством расположившемуся в доме собраний гильдии. Крики сгорающий заживо солдат лишь подхлестнули беглеца.

Он не заинтересовался убегающей фигуркой. Да и бойцов маркиза, пытавшихся Его остановить, Он почти не заметил. Он шёл домой. В уютный небольшой домик, где его ждали предупредительные слуги, ворчливый тесть и красавица жена. Ему было плохо, но Он знал, что сочувствие, забота и любовь уже рядом. Рядом…

Дверь оказалась выбита — и Он забеспокоился. А что за подозрительные пятна на полу? Очень странно, обычно в доме идеальный порядок. А затем реальность обрушилась с неотвратимостью рока. У лестницы на второй этаж лежал тесть. В уже высохшей тёмной луже. С запятнанным топором в бессильно поникшей руке.

Из последних сил он вскарабкался по ступенькам — и увидел её. Белокурую хрупкую девушку, лежащую посреди разгромленной спальни. Без привычных украшений, сорванных с тонких запястий и с изящной шеи. С тонким стеклянным стилетом, торчащим между рёбер.

Она была слишком горда, дочь и жена гроссмейстеров, чтобы выкупать свою жизнь у грабителей собственным телом. Когда отец рухнул под ударами, а муж так и не появился, красавица воспользовалась одним из подарков супруга. Одним из его шедевров, доказательством того, что из стекла можно делать великолепные, незаменимые инструменты для цирюльников и кожевников.

Жуткий вопль заставил зазвенеть стёкла в окне. И Он не сразу понял, что кричит сам. Боль ударила и пронзила, как будто это его сердце приняло стеклянный стилет. Ненависть затмила свет дня.

Почти добравшиеся до места маркиз с магами и спешно собранным отрядом воинов остановились, глядя, как в огненном вихре разлетается по частям опрятный маленький домик.

Ненависть выла зимней вьюгой. Ненависть гнала огненные реки по улицам обречённого города. Ненависть ощупывала горячими руками разбегающихся в страхе людей, отпуская с миром избитых горожан и измученных насилием горожанок, но, уже не отпуская из удушливых объятий людей маркиза.

Город пылал — а источник пожара бессмысленно брёл, сам не зная куда. Ненависть, боль и отчаяние вытеснили, исторгли утомлённый разум.

Лишь на миг пробудились иные чувства, когда сутулая, нелепая фигура мага почти столкнулась с выбирающимся из пылающего ада маркизом. Вельможа всё же был невероятно богат — лишь у него были настолько мощные и надёжные амулеты. Но Он протянул руку и подарил врагу частицу ненависти и горсть боли — и жемчужное сияние защиты всё же лопнуло, оставив лишь мимолётное сожаление, что аристократ ушёл так легко и быстро, невесомым облаком пепла.