Первый и последний

Костомаров рассказывает, как московско-тверское противостояние на новом витке приобрело особое ожесточение:

«Из всех князей других русских земель всех опаснее для Москвы казался Михаил, сын Александра Михайловича тверского. Он, естественно, питал родовую ненависть к московским князьям и был при этом человек предприимчивый, упрямого и крутого нрава. Бывши сначала князем в Микулине, он овладел Тверью, назывался великим князем тверским и, в качестве старейшего, хотел подчинить своей власти своих ближайших родственников, князей тверской земли.

Между ним и его дядей Василием Кашинским возник спор за владение умершего князя Семена Константиновича, который завещал его Михаилу Александровичу. Так как дело по завещанию касалось церкви, то дело это разбирал тверской епископ Василий и решил в пользу Михаила Александровича.

Первопрестольник русской церкви митрополит Алексий, сильно радевший о величии Москвы и ее выгодах, был очень недоволен таким решением и призвал Василия в Москву. Современники говорят, что тверской епископ потерпел там большие „протори”. Между тем Василию Кашинскому послали из Москвы рать на помощь против Михаила Александровича, и Василий отправился силою выгонять своего племянника из Твери, но у Михаила Александровича также был могучий покровитель, зять его, литовский великий князь Ольгерд, женатый на сестре его Иулиянии. Кашинцы и москвичи не взяли Твери, а только успели наделать разорения Тверской волости, как явился Михаил с литовскою помощью. Дядя и стоявший за дядю племянник князь Иеремий уступили во всем Михаилу и целовали крест повиноваться ему, но Иеремий немедленно после того бежал в Москву и умолял московского князя распорядиться тверскими уделами.

Москвичи придумали иным способом расправиться с Михаилом. Митрополит Алексий и великий князь приглашали „любовно” Михаила приехать в Москву на третейский суд. Митрополит уверил его своим пастырским словом в безопасности. Михаил приехал: его взяли под стражу и разлучили с боярами, которых также заточили. Но Москва не воспользовалась этим поступком, а напротив, только повредила себе. Вскоре после того прибыли из Орды татарские послы: неизвестно, требовали ли они освобождения Михаила или же москвичи боялись, что татарам будет неприятен этот поступок: только Михаил был выпущен и, как говорят, его принудили целовать крест на том, чтобы повиноваться московскому князю».

Мы видим уже на этом примере, что мифологический образ «святого князя» дает трещину. Но, впрочем, возможно, в дальнейшем он излечился от склонности к коварству под влиянием духоносных наставников? Хотя мы видим, что в данном случае один из них как раз гарантировал своим святительским авторитетом безопасность Михаилу Тверскому…

Последний взятое под давлением «крестоцелование» немедленно нарушил. И с этого, собственно, и начинается цепь московско-тверских конфликтов, которая и привела на Куликово поле. Особенно тверской князь был потрясен поведением в этой истории митрополита Алексия. Михаил, согласно летописям, говорил: «Я всего больше любил митрополита и доверял ему, а он так посрамил меня и поругался надо мною».

Результатом этой оскорбленности стали литовские походы на Москву. Ольгерд не оставил без ответа жалобы родственника и обрушился на его обидчиков. Осенью 1368 года он разгромил московское войско на реке Тросна и подошел к самой столице княжества. Дмитрия спасли только буквально накануне вторжения возведенные белокаменные стены нового Кремля. Прежний, дубовый, вряд ли выдержал бы штурм литовцев. Однако разорение, которым они подвергли московские земли, современники сравнивали с результатами нашествия Батыя.

Через два года московская рать наносит ответный удар. Но, разумеется, не по владениям могучего Ольгерда, а по Тверскому княжеству. Летописец сообщает: «А с Семеня дни сам князь великии Дмитрии съ всею силою приходил воевать Тферьскых волостии, сам стоял на Родне, а воеводы своя послал Зубцева имать съ великою силою. И стоя в 6 дни взяли Зубцев и город съжгли, по докончанию люди выпустили куды кому любо, а волости Тферскыя вси повоевали и села пожьгли, а люди в полон повели, а иных побиша. И много зла сътворив христианом да възвратися назад».

На этом, разумеется, борьба закончиться не могла. Об этом говорили и грозные небесные знамения: «Тое же осени и тое зимы по многы нощи быша знамениа на небеси, аки столпы по небу и небо червлено акы кроваво. Толико же бысть червлено по небу, яко и по земли по снегу червлено видяшеся, яко кровь. Се же проявление проявляеть христианом скорбь велику, хотящую быти: ратных нахожение и кровопролитие, еже и събыстся».

На этот раз Михаил отправляется с жалобой в Орду. И очередной курируемый Мамаем хан выдает ему ярлык на великое княжение Владимирское. Однако в прежние времена (до «замятни») такой «мандат» был бы подтвержден татарским отрядом, который бы весомо удостоверил полномочия нового «старшего» по Руси. Однако в ситуации перманентной гражданской войны каждый всадник был на счету. Не будем забывать, что чума прошлась и по степным становищам. И соответственно, потенциал живой силы был и там не столь велик как прежде.

Реакция Дмитрия на это ордынское «назначение» тоже весьма показательна. Он не считает нужным признавать власть Михаила, поскольку и полномочия ставленников Мамая, мягко говоря, были небесспорны. В столице Орды, Сарае, сидел ведь другой враждебный ему хан. И поэтому москвичи позволяют себе проявить полное пренебрежение к ордынскому решению. Создатель Рогожского летописца рассказывает о том, как развивались события, как буквально гоняли «великого князя» москвичи:

«И взем ярлык и вышел был на княжение на великое, зовучися сам князь великыи. Они же не приаша его; не тъкмо же не приаша его, но и переимали его по заставам и многыми пути ганялись за ним, ищуще его, и не стигоша его. И тако едва утече не въ мнозе дружине и прибежа пакы в Литву».

Впрочем, тот же Борисов полагает, что вся ситуация была результатом сговора Мамая с московскими агентами. Он, мол взял с Михаила плату за ничем не обеспеченный ярлык, и оставил его один на один с Дмитрием. Вполне вероятен и такой вариант, учитывая, что у Москвы в Орде позиции были издавна куда прочнее, чем у Твери.

Так Михаил был вынужден снова просить помощи у Ольгерда. И тот снова отвлекся от борьбы с Тевтонским орденом, чтобы помочь шурину. И снова Дмитрия спасли белокаменные стены:

«Князь же великии Дмитреи Иванович затворися въ граде, а Олексии митрополит тогды был в Новегороде в Нижнем, а князь Володимер Андреевич, събрався силою, стояше в Перемышле, оплъчився. Еще же и к тому приспе князь Володимер Дмитреевич Проньскыи, а с ним рать Рязаньская. И то слышав Олгерд и убояся и начят мира просити, князь же великии Дмитрии взя с ним мир до Петрова дни. А Олгерд въсхоте вечнаго миру, а хотя дати дщерь свою за князя Володимера Андреевича, еже и бысть. И тако помирився отъиде от Москвы и възвратися в свою землю и идяше съ многим опасением озираяся и бояся