власть, и пренебрегая божественными и царскими повелениями, пренебрегая также и долженствующими внушить страх церковными обычаями и законоположениями, дерзнет святителя какого-либо бить или запирать – или по вине, или умыслив вину, – таковой да будет проклят».

Так ныне пострадал я. Тут святой собор проклинает, даже если и какую-нибудь вину приложат к святителю; мне же какую вину выискали, заперев меня в одной комнате под стражей? И даже в церковь не имел я возможности выйти. А потом, вечером другого дня, пришли, вывели меня, и я не знал, куда меня ведут – убивать или потопить? А вот еще большее бесчестие: меня ведя, и стража, и проклятый воевода Никифор были облачены в одежду моих слуг и ехали на их конях и седлах.

Слушайте, небо и земля, и все христиане, что сотворили надо мной христиане.

А как обошлись с патриаршими послами, хуля патриарха, и царя, и собор Великий! Патриарха литвином называли, и царя так же, и всечестной вселенский собор. А я, сколько было сил, хотел, чтобы злоба утихла. То Бог знает, что любил я от чистого сердца князя великого Дмитрия, и желал бы я ему только добра и до конца своей жизни.

Но раз меня и мое святительство подвергли такому бесчестию, – силою благодати, данной мне от Пресвятой и Живоначальной Троицы, по правилам святых отцов и божественных апостолов, те, кто причастен моему задержанию, заточению, бесчестию и поруганию, и те, кто на то совет давали, да будут отлучены и неблагословены мною, Киприаном, митрополитом всея Руси, и прокляты, по правилам святых отцов!

И кто покусится эту грамоту сжечь или утаить, и тот таков.

Вы же, честные старцы и игумены, напишите мне как можно скорее, чтобы догнала меня ваша грамота поскорее, что вы думаете, потому что здесь, вот, я вас не благословил.

А я в Царьград еду обороняться Богом, святым патриархом и Великим собором. И те на деньги надеются и на фрягов, я же на Бога и на свою правду.

Писана же эта грамота мною месяца июня в 23 день в лето 6886 (1378), индикта первого.

Мне же их бесчестье большую честь придало по всей земле и в Царьграде».

Долгие годы рядом с Дмитрием был человек, который его фактически воспитал, который был его ближайшим советником – митрополит Алексий. На его дворе, как видим, даже особо важные узники содержались. Но никто не вечен. Он скончался в 1378 году. И эта смерть породила церковный кризис на Руси.

Костомаров так рассказывает о роли Алексия:

«Этот архипастырь, главнейший советник Димитрия, во все время своего первосвятительства употреблял свою духовную власть для возвышения Москвы и служил ее интересам. Такой образ действий навлек на него врагов: после задержания Михаила Александровича в Москве тверской князь жаловался на коварство Алексия цареградскому патриарху Каллисту и требовал над ним соборного суда. Со своей стороны, Ольгерд жаловался тому же патриарху, что Алексий, посвятив себя исключительно Москве, не хочет вовсе знать ни Киева, ни всего литовского княжества. Патриарх требовал Алексия к себе на суд, но вместе с тем советовал ему, для избежания такого суда, помириться с Михаилом и с Ольгердом. „Мы, – писал он Алексию, – рукоположили тебя митрополитом всей Руси, а не одной какой-нибудь ее части”. Митрополит не обращал внимания на эти убеждения. После смерти Каллиста такие же жалобы на Алексия обращались и преемнику Каллиста патриарху Филофею. Ольгерд, между прочим, обвинял митрополита в том, что он разрешает от крестного целования тех, которые убегают из Литвы в Москву, наоборот, предает проклятию тех, которые не хотят служить московскому князю и благословляет последнего на кровопролитие. Филофей и писал к Алексию увещания, и требовал его на суд: все было напрасно. Алексий твердо служил московским видам, не хотел посещать ни Киева, ни литовских владений, наконец, но просьбе Ольгерда, в 1376 году патриарх посвятил в сан киевского митрополита серба Киприана, который еще прежде, будучи послан от патриарха для проверки жалоб на Алексия, заявил себя недоброжелателем последнему. Новый митрополит покушался было оторвать Новгород от власти Алексия, но это не удалось ему: новгородцы сказали, что они тогда признают митрополитом Киприана, когда его признает великий князь московский. Киприан жил в Киеве, управлял церковью в областях, подчиненных литовскому великому князю, а по смерти Алексия попытался было приехать в Москву».

Что из этой попытки вышло, как раз и изложено выше в письме Киприана. Правда, Костомаров ошибся – он был не серб, а болгарин. Но самое интересное то, кому послание было адресовано? А писал Киприан «честному старцу игумену Сергию, и игумену Феодору, и, если есть, другим единомышленникам вашим». Речь идет о преподобном Сергии Радонежском и его племяннике Федоре…

Донской миф

Абсолютно знаковые для Руси и Сербии Куликовская и Косовская битвы абсолютно мифологизированы. Ничего конкретного, кроме отдельных (основных) фактов сказать о них нельзя. Все прочее мифология – у них про Милоша Обилича, у нас про Пересвета и Ослябю и «засадный полк».

Между тем, мы в мельчайших подробностях знаем о ходе битв при Креси и при Пуатье Столетней войны, при том что последняя, например, произошла на четверть века раньше, чем наше «Мамаево побоище». В чем причина? А в том, что информацию о Креси и Пуатье мы черпаем, как вы помните, из «Хроник» Фруассара, главным образом. А кто такой Фруассар? Это, представьте себе, независимый интеллектуал-гуманитарий. Точнее, он был в течение жизни зависим от столь разных владык, что это позволяло в повествовании, автором которого он был, сохранять баланс.

Жан Фруассар был родом из Валансьена в Эно (Геннегау). Был младшим современником преподобного Сергия (лет на десять младше). Малая его родина (а большой и не было как понятия) тогда входила в состав Священной Римской империи. Но сегодня он считается одним из выдающихся французских историков, при том что при описании военных действий откровенно симпатизирует Эдуарду «Черному принцу». Почему? А потому что у него нет никаких «национально-патриотических» предрассудков, и он, как интеллектуал, не является ни чьим вассалом. Соответственно, его цель просто поведать о «славных военных деяниях и подвигах во Франции, Англии и соседних странах».

Считается, что его отец был ремесленником. Сам он в юности промышлял торговлей, но потом устраивается неким образом писарем при дворе Карла IV в Праге. Там, между прочим, познакомился с Петраркой. К 24 годам, уже признанный как придворный поэт, с рекомендациями от короля Богемии поступает на службу к супруге английского короля Эдуарда III в качестве хрониста.

Имел возможность много путешествовать по Европе. После смерти работодательницы, Фруассар перешёл под покровительство Иоанны, герцогини Брабантской. А та даровала ему поместье в Эно, доходы от которого позволяли ему ездить по городам и весям в целях сбора информации для хроник. И как результат, несмотря на то