Вбил себе в голову, что на вершине что–то есть.

А там наверняка ничего нет.

И потом — вершины две, на какую мне подниматься, на правую, что пониже, или на левую?

Я бы всё отдал, чтобы ещё разок посмотреть, как спит Симба — сбросив простыню, на спине, закинув руки за голову.

И вновь увидеть то, чего мне не полагается видеть.

Её высокую грудь и чёрную поросль между ног.

Я действительно никогда не видел этого у реальной женщины.

Дурацкое слово — тётка.

Тётка, я схожу по тебе с ума!

Я люблю тебя, тётка.

Отчего–то мне становится смешно, хотя должно бы стать очень грустно.

Я уже битый час ломлюсь сквозь подлесок, а на тропинку всё не набреду.

Птахи теперь вопят не так громко, как вначале, — похоже, время утреннего ора закончилось, и у них передышка.

А у меня передышки нет, несмотря на то что хочется уже не только пить, но и есть.

Три бутерброда.

Если позавтракать ими сейчас, еды совсем не останется.

Сколько мне ещё шататься по этим зарослям?

И вдруг я понимаю, что недолго.

Впереди виднеются темнокорые узловатые сосны, там нет подлеска.

Неужели мои мучения закончились?

Ну да, почти закончились, осталось пройти несколько метров, продраться через оставшиеся кусты, траву и корни.

По моим прикидкам путь до этого места занял больше часа, а то и все два.

Понемногу я начинаю терять ощущение времени. Мне кажется, что я только–только вышел из квартиры Симбы, и одновременно — что я тащусь через кусты чуть не целую вечность.

Именно «чуть не», потому что кусты уже позади, и я вижу тропу.

И говорю вслух:

— Вау! Я сделал это!

Скидываю рюкзачок, сажусь под ближайшей сосной, достаю бутылку, припадаю к тёплому пластиковому горлышку.

И пью.

Пью долго и жадно, хотя понимаю, что воду нужно экономить — что я буду делать, когда бутылка опустеет?

Искать родник?

А если родников здесь нет?

Или вода в них непригодна для питья?

Я закрываю бутылку и убираю её в рюкзак.

В животе булькает. Надо вставать и идти дальше, но мне неохота.

Сидеть под сосной хорошо, наверное, не хуже, чем за компьютером в квартире Симбы.

Я не папенька, которому нравятся экстремальные прогулки.

И тем более не матушка, которая сейчас бредёт рядом с ним по тропинке к водопаду.

Это не глюки — я отчётливо вижу, как они поднимаются по горной тропинке, почти такой же, как та, что вьётся передо мной.

Даже сосны там почти такие же, только хвоя у них длиннее и какая–то нереально зелёная.

И я понимаю, что могу встать и пойти вслед за ними.

И даже крикнуть им:

— Эй, подождите!

То–то они удивятся!

Но я не кричу, я завязываю рюкзачок, забрасываю его на правое плечо, вскакиваю с хвойной подстилки.

И иду за родичами.

Не важно, что они поднимаются по склону совсем другой горы, идти за ними мне намного легче и не так страшно, хотя бояться вроде нечего.

Просто вокруг очень тихо, так тихо, что слышен только звук моих собственных шагов.

А когда я притормаживаю, слышно, как идут папенька с матушкой. И даже о чём они беседуют.

Они беседуют обо мне.

Матушка переживает, что там со мной и как.

— Чтобы не волноваться, — замечает папенька, — надо было взять его с собой, а не оставлять на попечение твоей сумасшедшей сестрицы. Да и чего ты, собственно, опасаешься? Что она лишит его девственности? Сомневаюсь…

— Нет, — говорит матушка, — если б я этого боялась, не оставила бы на неё ребёнка… У Симбы, конечно, не все дома, но она девушка ответственная, а ответственные девушки…

— Ответственные девушки не красят волосы в красный цвет! — перебивает папенька, внезапно оборачивается и смотрит в мою сторону.

Но меня не видит, потому что идёт по тропинке за много тысяч километров от той, по которой иду я.

И я понятия не имею, почему так отчётливо вижу его и матушку и слышу, о чём они говорят.

Хотя в результате на душе у меня гораздо спокойнее, чем какой–нибудь час назад, когда я был на горе совсем один.

А что они считают Симбу сумасшедшей — пусть их, они просто не чувствуют её так, как чувствую я.

Она не сумасшедшая, она несчастная, и ей что–то угрожает.

Я не знаю, что, но я должен узнать.

Поэтому я иду по тропинке, а впереди топают папенька с матушкой. На экскурсию к водопаду.

Интересно, на этой горе тоже есть водопад?

И ещё интересно, что сейчас делает Симба — она уже точно проснулась и прочла мою записку.

Главное, чтобы она не ругалась, когда я вернусь, ведь ясно, что к обеду я не успею.

К обеду мне дай бог оказаться на вершине.

А дальше всё будет зависеть от того, что я там найду.

Навряд ли я обнаружу бетонный бункер или нечто подобное, но что–то там должно быть.

Что–то связанное с Симбой.

В этом я убеждён так же твёрдо, как и утром, когда выходил из дома. В семь, если не раньше.

Я напрочь утратил ориентацию во времени.

Хоть спрашивай у папеньки, который час.

Между прочим, родители шагают очень бодро, словно такие прогулки для них в порядке вещей.

Я начинаю отставать и боюсь, что вот–вот потеряю их из виду.

И снова останусь один в лесу.

Странном, молчаливом, почти лишённом живности.

Только мелкие бабочки изредка пролетают над тропинкой да порою подаёт голос невидимая птаха.

Тропинка поворачивает, и я слышу негромкий гул.

Я стараюсь идти быстрее, но папенька с матушкой исчезли — их нет за поворотом, они растворились в брызгах водопада, который вдруг встаёт у меня на пути.

Чего–чего, а этого я не ожидал.

Тропинка привела меня к водопаду и оборвалась.

Теперь надо сообразить, что делать дальше.

А ведь я не прошёл ещё и полдороги к вершине.

Я продирался через кустарник. Потом поднимался по тропинке. Потом она повернула.

И на моём пути оказался водопад, небольшой, и двух метров не будет, но тропинки впереди нет, а есть небольшое озерцо и крутой склон, по которому придется карабкаться.