окну, перегнувшись через кровать, попробовал, плотно ли закрыты рамы. Оскалился еще раз, и вышел, захлопнув дверь. Его тяжелые шаги двинулись дальше по коридору, не иначе как проверяя и закрепляя иные ставни. Наконец он вернулся, по новой уж входить не стал и принялся устраиваться в коридоре – небось, кресло к ее дверям приволок, сторожить с удобством.

Лиза откинула перину и… медленно поднялась в воздух. Отнявшиеся ноги болтались бесполезным грузом, но сейчас это не имело значения. Она перетянула ночную рубаху поясом из сундука, привесила к нему мягкую сумочку, небрежно бросив в нее баночку полетной мази. И только тогда извлекла на свет Божий свою тайну тайн, настолько страшную и недозволенную, что именно для нее делался тайник в сундуке, а все остальное, что там хранилось, ехало уж так, попутным грузом. Потому что если кто узнает, увидит – позор падет и на ее голову, и на головы всего семейства и воспитателей! Ведь как можно, барышня из достойного семейства – да с pince-à-tige24 в руках?

«Заклятий они меня лишили… Заклятья еще не всё!» – злорадно подумала Лиза, отверткой, даже на ее собственный взгляд странно выглядящей в девичьей руке, отжимая край рамы. Хотя если б любезная Агата Тимофеевна (не будет она больше звать ее ни тетушкой, ни ее превосходительством!) не озаботилась спутать заклятья в памяти, можно было б накинуть тишину, и не дожидаться удара грома, чтоб распахнуть окно. Громыхнуло, извилистая молния рассыпалась по острым пикам усадебной ограды, заставив Лизу заморгать, разгоняя цветные круги перед глазами. Сквозь прутья решетки в лицо швырнуло дождем. Лиза взлетала, ухватилась одной рукой за мокрые прутья, а вторую, с pince-à-tige, просунула меж ними. Раз уж не было ранее решеток на этом окне, поставить их, пока она лежала без чувств, можно было только одним способом – на винтах! Теперь лишь бы хватило сил да припрятанной загодя полетной мази: pince-à-tige захватил навершие болта и Лиза крутанула, вкладывая в рывок все свои силы.

Гром продолжал греметь, молнии вспыхивали, подсвечивая сумрак туч яркими сполохами. Непрерывные раскаты глушили ее слабое шебуршание и порой резкий скрежет металла о металл, когда инструмент срывался. Первый винт вышел легко – ставивший решетки конюх (а кто ж еще!) не слишком надсаждался, затягивая. Но когда Лиза выберется отсюда, ему сие отнюдь не поможет – если, конечно, то, что сказал Владимир про козочку, правда. Со вторым пришлось повозиться, винт отчаянно упирался, а когда вдруг враз, точно сдаваясь, провернулся, Лиза не успела его подхватить, и он булькнул, взметнув изрядный фонтан брызг. Девочка наконец посмотрела вниз – двор перед парадным крыльцом был залит водой, и казался озером, из которого торчали кусты роз вдоль утонувшей гравиевой дорожки.

Лиза фыркнула, стряхивая со лба выбившуюся из небрежно переплетенной косы прядь, напрочь мокрую то ли от дождя, то ли от пота! Опасливо обернулась, точно сторож мог расслышать ее неосторожное фырканье сквозь все нарастающий грохот дождя. Вода стояла стеной, ограда усадьбы растворилась за водной пеленой. Впервые Лиза подумала куда она денется ежели откроет решетку: обезножившая девочка, в мокрой насквозь ночной рубашке, без полушки денег… и снова фыркнула. Раз не имеется у нее возможности для подготовленного побега с переодеваниями, как в романах лорда Бульвер-Литтона25, так и делать нечего, сбежим уж как Бог даст.

Она взлетела повыше, изогнулась в талии и принялась вывинчивать верхний винт.

Вот тут стало ясно, что здешние наводнения ничем иным как следствием проклятия быть не могли. Лиза услышала жуткий, утробный гул – и река вошла в город, словно где-то сломался держащий ее заслон. Река ринулась в улицы как вражеская армия. В свете бесчисленных молний, мерцающих рождественской иллюминацией, Лиза увидела встающую стену воды – грязно-пенная речная волна перепрыгнула ограду и ворвалась во двор. Девочка пронзительно вскрикнула, когда водный вал хлестнул ей в лицо, едва не сбросив с окна, и расплескался, залив дом чуть не до середины первого этажа. Вторая волна с грохотом врезалась в ворота, вышибая засов и корежа прутья, тараном ударила в стену усадьбы. Лиза завизжала, цепляясь за шатающуюся решетку. Под ее тяжестью решетка истошно заскрипела… и поехала вниз, удерживаясь на единственном уцелевшем верхнем винте. Повисла, краем перегораживая наполовину отрытое окно. В тот же миг Лиза почувствовала как тело ее потяжелело, и повисла, отчаянно цепляясь за прутья.

Снизу слышались тревоженные крики, за дверью раздался несомненно испуганный и оттого вовсе животный рык… и ее сторож распахнул створку, заглядывая к пленнице.

Очередная вспышка молнии заставила Владимира застыть как испуганную дневным светом сову. Сквозь плавающие перед глазами цветные пятна он видел только полоски прутьев решетки и… висящую прямо на них длинную белую фигуру.

«Повесилась! – ужасом стрельнуло в голове. – Как в тюрьмах вешаются, чтоб не выдать никого – голову сквозь решетку, шея – крак! И конец!» – и он бросился вперед, уже в прыжке понимая, что все не так, что проклятая девчонка вовсе не повесилась, а наоборот, неведомой силой сумела своротить решетку и собирается бежать! Как ей это удалось, Владимир не раздумывал, он просто сделал то, что делал всегда в случае опасности.

Прыгнувший к Лизе парень изменялся: спина его сгорбилась, руки и ноги согнулись и покрылись шерстью, под которой исчезли и штаны, и мундир реального училища, лицо вытянулось. Железная кровать хрустнула под тяжестью, когда молодой медведь прыгнул на нее, встал на дыбы. Жаркая смрадная пасть надвинулась на девушку, сверкнули зубы. Медведь замер, а потом с шумным вздохом опустился, так и стоя задними лапами на потрескивающей кровати, а передними опираясь на подоконник. Скосил глаз, пытаясь понять, что ж такое знакомое воткнулось ему прямо в ухо.

– Револьвер. – преодолевая сопротивление горла, выдавила Лиза и точно это могло что-то пояснить, добавила. – Гассера26. У лембергской тетушки прихватила: кто знает, что станется в дороге? Дернешься – нажму курок. Чуешь? – она дернула медведя за вмиг затянутую на шее мочальную петлю. – На тебе мой хомут и окроме меня, его никто не снимет. Ни тетушка, ни иная ведьма – никто. Понимаешь? – и глянув в разумные и наполненные ужасом глаза, оскалилась не хуже, чем он сам. – Вижу, понимаешь. Чем дольше под хомутом останешься, тем больше зверем будешь, пока совсем человечью суть не потеряешь. Станешь не за свободу народа радеть, а за малину на кусте, пока не пристрелят да шкуру у камина не положат. По мне, судьба не хуже той, что вы мне приготовили! А теперь замри! Вот так и стой!