Назад пути не было.

Или путь все же был? Может, и был. Вообще-то, должен быть.

Лед треснул, и мальчик полетел в воду.

В «Уничижительной степи» тошнота не упоминалась.

Благодатное чувство овладело мной, когда я у основания расщелины соскользнул в сон. Без страха, без неудобства – только туманная печаль при мысли о том, сколько осталось несделанным. Это смерть? подумал я. Ничем другим и быть не может.

Автор, чьего имени не помню, я хочу сказать тебе словечко.

За***нец.

Дрожь безумная. Похоже, тремор. Голова тряслась на шее. Он замер, и его стошнило на снег, бело-желтым на бело-синее.

Ему стало страшно. Теперь уже стало страшно.

Каждый шаг давался ему с трудом. Он должен это запомнить. С каждым шагом он удалялся очень и очень. Отче, отче. Отчим. Какую победу он пытался вырвать. В последнее мановение.

Он почувствовал потребность в глубине горла сказать это правильно.

В последнее мгновение. В последнее мгновение.

Ах, Аллен.

Даже когда ты стал ЭТОТ, для меня ты оставался Алленом.

Прошу тебя, знай об этом.

Падаешь, сказал отец.

Какое-то время он ждал, хотел увидеть, где приземлится и насколько это будет больно. Потом он почувствовал дерево внутри себя. Он обнаружил, что принял форму плода и сложился вокруг этого дерева.

Какого хера.

Ой-ой, ой-ой. Это было слишком. Она не плакал после операций или во время химиотерапии, но теперь ему хотелось заплакать. Это было несправедливо. Предположительно это случалось со всеми, но теперь это происходило с ним. Он ждал какой-то особой милости. Но нет. Что-то/кто-то сильнее его постоянно ему отказывал. Говорили, что кто-то/что-то большое очень любит тебя, но в конечном счете ты понимал, что это не так. Большое что-то/кто-то оставалось нейтральным. Безучастным. А когда оно невинно двигалось, под его ногами гибли люди.

Много лет назад они с Молли в «Освещенном теле» видели срез мозга. На этом срезе коричневела маленькая бляшка размером с десятицентовик. Этой бляшки хватило, чтобы убить человека. У парня, вероятно, были свои мечты и надежды, стенной шкаф, набитый брюками и всем прочим, дорогие сердцу детские воспоминания: мельтешня золотых рыбок в тени и, скажем, в Гейдж-парке, бабушка, ищущая носовой платок в сумке, пахнущей жвачкой «Ригли» – что-то в этом роде. Если бы не коричневая бляшка, парень мог бы вместе с другими обедать в атриуме. Но нет. Теперь он покойник, гниет где-то без мозга в голове.

Глядя на срез мозга, Эбер ощущал собственное превосходство. Бедняга. То, что случилось с ним, – огромное невезение.

Они с Молли поспешили в атриум, поели свежей выпечки, посмотрели, как белки бесятся вокруг пластикового стаканчика.

Эбер, свернувшись в форме плода вокруг дерева, пощупал шрам у себя на голове. Попытался сесть. Без толку. Попытался сесть, опираясь на дерево. Не за что ухватиться. Он обхватил руками ствол, сцепил запястья, подтащил себя, сел, упираясь спиной в дерево.

Ну, как?

Отлично.

Вообще-то, хорошо.

Может, вот оно. Может вот он, конец пути. Он планировал сесть, скрестив ноги, опершись спиной о камень на вершине холма, но в принципе какая разница?

От него теперь требовалось только одно – оставаться на месте. Заставлять себя оставаться на месте теми самыми мыслями, которые подняли его с медицинской кровати, заставили добрести до машины, пройти по футбольному полю и по лесу: МоллиТоммиДжоди толпятся в кухне, наполненные жалостью/отвращением, МоллиТоммиДжоди отшатываются от его жестоких слов, Томми приподнимает его отощавшее тело, чтобы МоллиДжоди могли его подмыть…

Теперь дело сделано. Он упредил все будущие унижения. Все его страхи перед грядущими месяцами должны смокнуть.

Смолкнуть.

Вот оно. Оно? Нет еще. Но уже скоро. Час? Сорок минут? Неужели он решился? На самом деле? Да. Решился? А сможет ли он добраться хотя бы до машины, если передумает? Он думал, нет. Вот он здесь. Здесь он. Вот она – невероятная возможность уйти с достоинством, и она в его руках.

Ему нужно только оставаться на месте.

Больше я уже никогда не буду сопротивляться.

Сосредоточься на красоте пруда, красоте леса, красоте, к которой ты возвращаешься, красоте, которая повсюду, насколько хватает…

Да что же это?

С ума сойти.

Какой-то парнишка на пруду.

Мордастенький мальчишка в белом. С ружьем. С курткой Эбера.

Ты, маленький засранец, положи ты эту куртку, беги скорей домой, занимайся своими…

Черт. Черт побери.

Парнишка постучал по льду прикладом ружья.

Ты же не хочешь, чтобы тебя нашел какой-то паренек. Это может сильно травмировать его. Хотя дети постоянно сталкиваются с какой-нибудь жутью. Он один раз нашел фотографию голых отца и миссис Флемиш. Вот была жуть так жуть. Конечно не такая, как корчащийся мужик со скрещенными ногами…

Парнишка плыл.

Плавать не разрешается. Там ясно написано. ПЛАВАТЬ ЗАПРЕЩЕНО.

Парнишка – плохой пловец. Да какой пловец – бьется как рыба. Своим биением о лед парнишка быстро увеличивает черный бассейн. С каждым ударом он увеличивает площадь черного…

Он уже спешил вниз, прежде чем понял, что тронулся с места. Он морщился, и в его голове бесконечно звучало Парнишка в пруду, парнишка в пруду. Шел от дерева к дереву. Останавливался, тяжело дыша, приходилось поизучать пустоты дерева. На этом три узла: глаз, глаз, нос. А это начиналось как одно дерево, а теперь превратилась в два.

Он вдруг перестал быть просто умирающим, лежащим на медицинской кровати с одной мыслью в голове, Пусть это будет неправдой, пусть это будет неправдой; в нем еще оставался тот мальчишка, что клал бананы в холодильник, потом разбивал их о столешницу, обливал обломки шоколадом, парень, который стоял как-то у окна класса под проливным дождем и смотрел, как Джоди общается с этим рыжим придурком, который ни на минуту не задержался бы с ней в книжном киоске; парень, который раскрашивал кормушки для птиц в колледже, а на уик-энд продавал их в Боулдере; парень, который надевал клоунскую шапку и немного жонглировал, выучившись этому…

Он снова начал падать, но задержался, замер в полусогнутом положении, а потом упал лицом вперед, ударился подбородком о корень.

Ну как тут не рассмеяться?

Тут почти невозможно не рассмеяться.

Он поднялся. Упрямо поднялся. Его правая рука напоминала окровавленную перчатку. Ох, плохо быть крепким орешком. Как-то раз во время футбольного матча ему выбили зуб. Потом, в перерыв в этом же тайме, немного позднее, Эдди Бландик нашел этот зуб. Он взял зуб у Эдди и зашвырнул подальше. И это тоже был он.