Выйдя к назначенному месту в Бор, мы встретили нужных работников и двинулись в Торопец. До Торопца нас задержали на заставе и, ввиду того что у нас не было никаких документов, отправили под конвоем в Торопец, где, несмотря на мои протесты, расформировали мой отряд, состоящий из 30 невооруженных и 15 вооруженных. Часть людей направили в 4-ю ударную армию, а часть – в 159-й запасной полк.

После того как я добился свидания с т. Калининым и Крупеней, мне было дано поручение: сопровождение заведенных мною людей в пределы Башкирской АССР, что мною и выполнено. Однако народ не пожелал остаться в пределах Башкирской АССР ввиду суровых климатических условий и просил меня поставить вопрос перед правительством Башкирской АССР о переброске их в теплые края СССР. Правительство Башкирской АССР дало согласие на переправку вышеуказанных товарищей в пределы Южно-Казахской области в Чимкент.

Отправив товарищей с вновь назначенным мною командиром тов. Лившиц, я вместе с моим заместителем т. Городищевым В. И. и разведчицей Сиротковой А. И. прибыл в Москву в распоряжение в/ч 00133 для получения дальнейших указаний[171].

Из письма Николая Рогова секретарю ЦК КП(б)Б Пантелеймону Пономаренко от 1 марта 1943 года

Всего было пройдено пешим образом около 700 километров до ст. Осташково, так как мы шли не по прямой, а разными обходами. Несмотря на то что был трудный путь по тылу противника, два раза нас немцы окружали в лесах с этой группой населения, но мы все же сумели довести их до линии фронта и передать в распоряжение минской группы НКВД в полном составе. Минская группа НКВД приняла от нас население и нас хотели вернуть обратно. Держали нас там два дня, это в местечке Пудоть, а на третий день утром туда напали немцы, и они все оттуда в 7.00 ушли, оставив нас с этим населением и ни о чем не предупредив нас. Мы были размещены ими в трех населенных пунктах, и, когда немцы неожиданно напали на один из них, мы потеряли 15 человек своего народа. Убитыми мы точно знаем, что потеряли два человека, а остальные куда-то скрылись, и мы их найти не могли. Остальное население сумели увести, и тогда стали идти без всяких документов дальше, имея лишь пропуск от Витебского обкома партии, и остальное население пришлось вести до Осташкова. А оттуда их отправили сначала в Башкирию, а затем в Южный Казахстан[172].

Из воспоминаний Шимона Хевлина

Вот так мы уже почти два месяца ходили. Ели – не ели, холод, осень, дождь, несколько раз снег начинал падать. Мы не знали, на каком мы свете, где фронт, где тыл. Мы только слышали иногда единичную стрельбу, снаряды разрывались, но это немцы проезжали где-то недалеко или партизаны постреливали.

Наконец, мы пришли в партизанский район. Первый раз мы днем зашли в большой сарай и легли на свежее сено. Даже теперь, когда я это вспоминаю, то не нахожу с чем сравнить наше состояние – это было как в раю. Мы проспали так целый день или больше, потом нас накормили и сказали, что теперь мы находимся в тех местах, где не воюют, и скоро мы перейдем фронт.

Киселев объявил, что мы находимся в Советском Союзе, и это для нас было необъяснимым счастьем. Это было уже за Белоруссией, в России. Помню, что мы издалека видели указатели, кажется, там было написано: “Великие Луки”. Но мы не представляли точно, какие это места, особенно я, 14-летний мальчик, плохо знавший русский язык, – ведь до 1939 года Долгиново было в Польше: что я понимал в русской географии?

Когда мы впервые увидели на советской территории первых бойцов Красной армии, мы их начали целовать. На полу лежала газета с фотографией Сталина, так целовали эту фотографию. Мы же настоящей правды не знали и думали, что Сталин дал приказ партизанам нас спасать из леса от немцев и вести через фронт.

Вечером легли спать, зная, что мы уже свободны. А утром проснулись от сильной бомбежки, люди разбегаются, и солдаты русские отступают. Именно в этот день немцы пошли в наступление в этом месте, где мы находились. Мы все тоже начали бежать от пуль и бомб. В это время многие из тех, кто с нами шел, погибли или потерялись.

Скоро наши войска перешли в наступление, и Киселев с несколькими партизанами смогли нас собрать и быстро провести дальше. Мы успели пройти вперед.

Через несколько километров мы пришли на железнодорожную станцию города Торопец в Калининской области. Киселев нам сказал: “Скоро будет один поезд с военными – танки, лошади, солдаты прибудут сюда. Как только они все выгрузятся, вы зайдете в эти вагоны и вас отвезут в тыл в Россию”.

Конечно, мы были очень рады. Я помню, что мы были голодные, холодные, и отец зашел к начальнику вокзала и спрашивает: “Люди очень голодные, можете помочь?” А тот отвечает: “Хорошо, но я хочу, чтобы вы, жиды, почистили мои туалеты вокзальные”. Это не были туалеты в доме, а на улице. Отец согласился, и целый день стоял и чистил эти туалеты, а была уже почти зима, середина ноября. Потом он нам принес две буханки хлеба. Разделили этот хлеб, и это было так, как будто Б-г дал нам манну небесную. Отец нашел какую-то комнату и собрал нас всех там.

Не прошло и получаса, как завыли сирены – воздушная тревога, все начали бежать. А мы слышим, что стучат колеса поезда, он подходит, а бомбы падают. Поезд не остановился под бомбежкой и пошел дальше. Помню, что как только началась бомбежка, мы все обнялись и начали молиться. Вслух произносили молитву “Шма, Исраэль”.

Когда бомбежка закончилась и мы вышли на улицу, то узнали, что Киселева арестовали русские. Они посчитали его за дезертира, который прятался среди нас от фронта. Спросили: “Что вы делаете между этими беженцами-евреями?”

Помню, что отец и Дименштейн пошли и стали объяснять, что он и другие партизаны не дезертиры, а нас выводили через фронт. Их отпустили.

Киселев собрал всех нас и сказал: “Мы выполнили нашу работу и пойдем назад к нашему партизанскому отряду. А вы пройдите быстро километров 30–40 по этой железной дороге до ближайшей станции. Там вас повезут дальше в тыл”.

Я хорошо помню, как мы все стали прощаться с ним, плакали, целовали его и других партизан. Скоро мы распрощались с ним, тогда в последний раз я его видел. А мы пошли по разбитой железной дороге вперед.

Наша семья потеряла моего старшего брата Нахмана.

Когда нас бомбили еще в лесу, некоторые бежали в другие стороны и потом собирались в других местах. Мой брат остался с одной из таких групп, а позже – через месяц – он перешел фронт с другой группой партизан. Но когда он пришел в Торопец и начал расспрашивать о нас, то ему кто-то сказал, что вся наша семья погибла под бомбежками. Вначале он хотел, как все евреи, ехать дальше в Узбекистан, но когда узнал, что все его родные погибли, то сказал: “Если убили мою семью, то мне надо идти воевать и отомстить за них”.