с советским зрителем, с нашими бойцами? Когда в двадцатом году в Ростове наш театр перешел в политотдел и мы только присматривались к буденновцам, богатырям в шлемах, у кого в руках оказался самый верный ключ к умам и сердцам бойцов, молодых и старых, веселых и суровых, видавших виды и впервые входивших в театр? У Владимира Яковлевича Хенкина! Эти люди, непосредственные, увлекающиеся, любящие жизнь, ищущие смеха и веселья, — эти люди были сродни ему и полюбили его с первых встреч!

А сколько этот непоседа ездил и бегал по чужим делам! Чего только не доставал он товарищам-актерам! Нужна путевка уставшему — идите к Хенкину! Нужно какое-то особое лекарство заболевшему — попросите Владимира Яковлевича!

А он мог все! Потому что не было ему отказа ни у продавца в магазине, ни у министра. И он смело шел в магазин и в кабинет, ибо уверен был в своей популярности.

Пошел он однажды со своей женой в глазную лечебницу — что-то в глаз попало. Приходят. Регистраторша не хочет слушать: больница в одном районе, а глаз из другого, через дорогу! И упрямая попалась — ни доводы, ни мольбы не действуют.

— Где ваш главврач? — спрашивает Хенкин.

— У себя в кабинете, но у него совещание.

— Как имя-отчество?

— Федор Дмитриевич.

Владимир Яковлевич поднимается по лестнице, входит в кабинет, где действительно идет совещание, и с возмущением в голосе, на полном темпераменте обращается к председателю совещания:

— Федор! Что же это у тебя делается?!

Пауза… Потом кто-то робко:

— Кажется, товарищ Хенкин?

И второй голос, уже смело:

— Владимир Яковлевич?

Ну, затем последовал смех, и, конечно, глаз был промыт!

Что же это? Назойливость? Развязность? Нет. Это полная уверенность народного артиста в любви народной. Хенкин пришел! На вечеринку, на концерт ли, в магазин, или на серьезное заседание — Хенкин пришел, значит, ворвалась радость! Ворвался оптимизм!

Как тут не вспомнить слова врача-клинициста XVII века Сиденгема:

«Прибытие паяца в город значит для здоровья жителей гораздо больше, чем десятки мулов, нагруженных лекарствами».

И если некоторым Владимир Яковлевич доставал лекарства и путевки, то всем-всем, с кем он общался непосредственно или через рампу, — всем он доставлял бодрость, жизнерадостность и в неограниченном количестве смех. Радостный смех! Целительный смех!

Из-за этого целительного смеха я не мог выпускать его в концертах, когда ему было удобно. После кого ему идти на сцену — это не важно, а вот кому после него — очень важно: трудно зрительному залу сразу отойти от Хенкина и перейти к Шопену, Глиэру, Алябьеву; он уже уехал на следующий концерт, а зрители все еще делятся впечатлениями, подхохатывают…

А ведь как важно построение концерта — что после чего.

Помню, торжественное заседание и торжественный концерт, первоклассный, но несколько однообразный: скрипач, чтец, оперный певец, танцоры, и все классика. И я соответственно веду концерт сдержанно, чуть улыбчато и чувствую, становится скучновато… Значит, сейчас нужно что-нибудь более земное. Но как перейти?.. И я начинаю:

— Я был на вашем заседании — торжественно, и концерт тоже торжественный, классический, но, честно говоря, мне кажется, настал момент, когда вам надо чуть отвлечься, чуть-чуть улыбнуться и чуть-чуть-чуть засмеяться… Поэтому я сейчас выпущу… Минутку!..

Ухожу за кулисы, а там на выходе… классика! Виолончелист! Я наскоро объясняю ему, почему должен на несколько минут отодвинуть его выступление, и снова выхожу.

— Так вот, чтобы вам отвлечься не чуть, улыбнуться не чуть-чуть и засмеяться не чуть-чуть-чуть, я сейчас выпущу… нет… (кричу) я напущу на вас Владимира Хенкина!!

И немного притомившиеся доктора, профессора и кандидаты встретили выбежавшего Володю радостными аплодисментами.

А пока он читал, я трудился за кулисами — перестраивал программу: теперь уже виолончелист требовал, чтобы я его отодвинул, и был абсолютно прав!

Меня не было на похоронах Володи… Но если бы я был, я не сказал бы печальной надгробной речи. Нет, про Хенкина невозможно долго говорить печально.

Я рассказал бы, как он, уже старик, на юбилее знакомого доктора, для того чтобы что-то сказать мне, перешел с одного конца стола на другой… под столом!

Я рассказал бы, как он в Баку жил в шантане!

Я рассказал бы, как у себя на даче он переодевался, чтобы его не узнали, и крался тайком в лес на грибные места!

Я вспоминал бы десятки, сотни маленьких и больших смешных историй и постарался бы весело, по-хенкински рассказать о том, как этот талант и жизнелюб помогал людям жить, работать и отдыхать.

Вот что мне хотелось рассказать не знавшим Хенкина и напомнить знавшим. Может быть, слишком длинно, слишком много? Нет! Больше, подробнее и, если хотите, научнее надо писать и изучать мастерство этого огромного и светлого таланта.

— Да! — сказала мне своим задушевным, взволнованным голосом Елена Митрофановна Шатрова, когда я читал ей эти строки. — Ах, как ты прав! Надо, надо про Володю!.. И про многих еще надо… Люди жизнь отдают театру, а их забывают… Это так обидно…

Вот я и продолжу рассказ о наших талантах.

ГЛАВА 11

КРИВОДЖИММИСТЫ

О некоторых из них я расскажу подробно. Но и Неверова, Иван и Михаил Зенины, Дегтярева, Латышевский, Судейкина, Гирявый, Слетов, Волков, Абрамян — все это яркие, талантливые актеры; и даже так называемые актеры второго и третьего положения — какового разделения у нас, кстати, не было — все были в стиле театра, все чувствовали и любили смех, юмор, иронию, улыбку на сцене.

Итак, несколько слов о наиболее близких мне товарищах и соратниках, спутниках на театральной дороге. Права Елена Митрофановна Шатрова, об этих людях нужно знать и не следует их забывать.

Сергей Иванович Антимонов, когда-то один из лучших актеров «Кривого зеркала», обладал юмором не таким, как у других артистов-комиков: ни капельки не нарочничая, уютно, напевным голосом он разоблачал своих собеседников на сцене, как будто добродушно, а на самом деле ехидно подчеркивая скверное и поддакивая глупому.

Читатели, конечно, помнят его в роли шпрехшталмейстера в картине «Цирк» и в ряде других фильмов режиссера Александрова.

Юрий Юргенсон, наш завмуз, и дирижировал, и писал музыку, и сам выступал на сцене. Задолго до наших теперешних подражателей заграничным полудекламаторам он пел, не имея голоса. Но Юргенсон не сентиментальничал, не слащавил; сидя у рояля, он с иронической улыбкой напевал сатирические рассказы, злые басни. Его появления на сцене ждали, и стоило мне сказать: «А сейчас Ю-Ю-Ю», — и зал неизменно разражался аплодисментами. «Ю-Ю-Ю» означало: Юрий Юргенсон — юморески.

Курихин! Обаятельный Федя Курихин! Маленький, хрипатый, с не очень ясной дикцией, когда заторопится, но неистощимо изобретательный в приемах характеристики