Джон Вилс ехал домой на метро и не без удивления вспоминал о том, как пренебрежительно отозвался он во время утреннего разговора с Саймоном Уэтерби о «хренососах Моргейна» и «недоумках Голдбега». Было время, когда банковское дело нравилось Вилсу. После того как он провел десять лет, торгуя фьючерсами, ему предложил — в 1990-м — работу Нью-йоркский инвестиционный банк, почитавший себя самым значительным банком планеты и предъявлявший в оправдание оного притязания статистические данные. Другие крупные банки титул этот оспаривали, Вилс — нет, к тому же он чувствовал, что для него настало время двигаться дальше.

Американская брокерская контора, от имени которой он продавал в Лондоне фьючерсы, содержала неконтролируемых маклеров и консультантов по менеджменту. В нью-йоркском ее офисе молодые люди в очках без оправ безмолвно возносились вверх лифтами, двери которых открывались сразу за пропускными пунктами офиса. Бледные лица и водянистые глаза этих молодых людей несли отпечаток многих часов, потраченных на изучение бумаг, которые коробками подвозили им на тележках курьеры, одетые на манер стародавних носильщиков «Чаттануга-Экспресса». Вилс был рад покинуть эту контору.

Своего нового работодателя он, как и всякий, кто там подвизался, называл просто Банком. Основанный тремя бежавшими в 1885 году из Латвии евреями, он в первые свои годы набирал инвесторов и капитал, которые позволяли наращивать бизнес и осваивать новые его направления, однако ко времени появления в нем Джона Вилса обратился — во всем, кроме названия — в хедж-фонд, процветавший торгуя собственным капиталом. Вилс оставался в то время своего рода еретиком, поскольку все еще верил, что клиенту должна отводиться значительная роль. А задача клиента была, по мнению Вилса, простой: обеспечивать приток информации, исходя из которой Банк смог бы более эффективно распоряжаться собственными деньгами.

Теоретически, «китайские стены» для того и придумывались, чтобы отделить сделки, совершаемые ради выгоды банка, от тех, которые приносят прибыль клиентам, и, как правило, это разделение срабатывало. Пока одно из подразделений Банка выпускало новые продававшиеся по льготной цене акции нуждавшейся в средствах компании, другое, «имущественное», спешным порядком распродавало активы этой самой компании. Однако выпуск льготных акций был делом публичным, а злоупотреблять доверием публики ни в коем случае не следовало — многие непричастные к банковской сфере люди считали такое злоупотребление отвратительным и «безвкусным». Другое дело, что «вкус» никого из работников Банка не заботил.

Выпадали, впрочем, и времена, когда «китайские стены» становились слишком тонкими. Вилс, как и все, кто работал в Банке, знал: если двое мужчин встречаются после работы за выпивкой, невозможно контролировать все, что они способны наговорить друг другу. На самом-то деле, думал Вилс, такой способ сбора информации просто смешон, потому что слишком прост. А с другой стороны, и незаконен или, во всяком случае, идет в разрез с правилами Комиссии по ценным бумагам. То, что всем все было известно, отнюдь не означало, что оно и правильно, и не связано с риском, а Вилс на том этапе своей карьеры предпочитал использовать возможности, которые на жаргоне Банка именовались кошерными.

Первое свое место — в энергетическом подразделении Банка — Билс получил как раз в то время, когда многие восточноевропейские и африканские государства приступили к денационализации своих энергоресурсов. Зарождались частные компании, и каждая из них стремилась застраховаться от будущих колебаний цен. Сделать это можно было и на открытой бирже, однако Вилс предпочитал ориентировать их на «внебиржевые» сделки, совершаемые приватным порядком хорошо понимающими друг друга взрослыми людьми.

Ему эта работа нравилась. Она походила на игру в покер с противником, карты которого лежат открытыми на столе. Общаясь с этими инженю, он обнаружил новые возможности, куда более ценные, нежели те, с какими ему доводилось сталкиваться в рыночной сфере. На зарегистрированных рынках срабатывали алгоритмические торговые механизмы, которые в любое время удерживали цены в скучном соседстве с реальностью, действуя же без посредников, «вне биржи», Вилс обращался в подобие главного закройщика портняжной мастерской, облачающего мсье Мбвангве или мсье Раднинского в сшитый на заказ костюмчик, до того затейливый и так хорошо сидящий, что какое-либо представление о его реальной стоимости они напрочь утрачивали.

На пике того времени казалось, что в Нью-Йорк каждый божий день прилетает широкофюзеляжный реактивный лайнер, заполненный новыми клиентами — серьезными мужчинами, делающими первые неуверенные шаги в капиталистическом мире. Ободрав их как липку, Вилс отвозил этих господ (прихватывая с собой для непринужденных бесед Стива Годли) на бесконечно долгие обеды в непомерно дорогих ресторанах, стоявших на самой границе делового центра города, а затем обеспечивал девочками. Господа эти отчаянно нуждались в опыте Банка, одно лишь имя которого служило гарантией финансовой умудренности и мощи; по возвращении домой они должны были предоставить и то и другое в распоряжение своих боссов и правительств. В субботнюю ночь они вылетали из аэропорта имени Джона Кеннеди в свою страну, широко улыбаясь, испытывая мечтательную благодарность за то, что их обобрал носитель столь царственного имени.

С точки зрения Вилса, он, в сущности говоря, вовсе не вел операции с ОПК или иными опционами, он всего лишь манипулировал доверчивостью поляков, наивностью чехов, их коммерческим недомыслием.

Однако настоящего удовлетворения Вилс не испытывал. Происходившее смахивало на посещение женевских публичных домов для крупных банкиров, где красивейшие девушки из Праги и Вильнюса стоят рядком, обнаженные, склонившиеся в поклоне перед приезжими финансовыми менеджерами. Вилс жаждал чего-то более трудного и чуть более рискованного.

Во второй половине 1990-х Банк предложил ему заняться в Лондоне проблемными долгами, и Вилс с энтузиазмом взялся за эту работу. Долг можно было распродавать на бирже в виде облигаций, однако на банковские долги правила обращения с инсайдерской информацией не распространялись. Одна из задач отдела Вилса состояла в сборе средств, которые агентства, занимавшиеся оценкой кредитоспособности, долгами не считали, и для ее решения отдел измыслил новые инструменты, которым присваивались обманчиво веселые или простенькие названия. Кому не захочется приобрести «Фиесту» или «Высокий ВППБВ» (последнее означало «высший процент прибыли на банковский вклад»). «Высокий» же относилось, как шутили строго между собой Вилс и Годли, к доходу Банка. «Хотя долг — он долбаным долгом и остается», — признавал, беседуя с Годли, Вилс.

Впоследствии они увековечили эту шуточку в названии своего хедж-фонда: «Капитал высокого уровня». «Двадцать долбаных процентов от навара клиента плюс два процента за управление его капиталом, — говорил Вилс. — Норма индустрии! Ничего себе индустрия! Как будет на латыни „двадцать долбаных процентов“? Нам стоило бы сделать эту фразу девизом нашего герба». Viginti copulantes per centum. Годли отыскал перевод, но печатать его на бланках фонда не решился.

Тем более что Вилс и Годли все равно решили брать тридцать и три. Такие цифры доказывали, что они люди серьезные.