Вскоре Хасану удалось перевести разговор на другую тему — о сходстве многих английских слов с французскими.

— Точно, — согласилась Шахла. — Разговоры о науке, о философии даются нам очень легко, потому что мы используем одни и те же слова. Осложнения начинаются, когда речь заходит о…

Она окинула взглядом комнату.

— Ну, знаешь, о конкретных вещах — о подоконнике, кочерге, каминной решетке или доске, о солонке, о дверной защелке.

Теперь Хасану ничего не стоило спросить у нее, правильно ли он произносит слова вроде «кислород» и «водород».

— Hydrogène. Ты произносишь «ид-роу-джен». Попробуй немного скартавить на «р».

Немного погодя он подсунул ей «перекись».

— «Пэй-рок-сид», — сказала Шахла. — Хотя постой, я проверю. Возможно, произносить это нужно помягче.

— Нет, не нужно.

— Стало быть, «пе-рок-сид». Извини.

Хасан смотрел, как Шахла тянется вверх, к полке, возвращая на нее словарь. Юбка немного приподнялась, показав на миг темно-синие колготки, уходившие в коричневые кожаные сапожки. Интересно, какой длины у нее ноги, от лодыжек до бедер? — погадал он. Занятно, что Шахла не стала задерживаться в этой игривой позе и быстрым и точным движением выпрямилась.

Затем они побеседовали на общие темы — покупки в магазинах, поездка в автобусе или в такси.

— Блестяще, Хас. А ты говорил, что и двух слов связать не можешь.

— Ну я же французский только в школе учил. Шотландское образование, сама понимаешь. Я от всех его последствий так пока и не избавился.

— Но ведь ты же сдавал выпускные экзамены, верно?

— Сдавал, но на них разговорный язык не требовался.

Нехорошо, конечно, было использовать Шахлу подобным образом, однако оправдаться перед собой Хасану было легко. Тут все дело в приоритетах. Мелкий обман друга простителен, если видеть дальнюю перспективу — установление справедливости на земле, а это позволит ему, кстати сказать, заручиться местом в раю. Да и Богу наверняка понравится, что Шахла помогает ему, может быть, он даже закроет глаза на ее неверие.

Убежденность Хасана в своей правоте несколько поколебалась лишь томительным ощущением везения — у многих ли найдется друг, который задает так мало вопросов и, похоже, любит его таким, какой он есть? А если бы все так ко мне относились, думал Хасан, собрался ли бы я вообще ехать в Кале?

Рассказывать кому бы то ни было о том, что задумано «Хусам Наром», он не имел права, однако если и существовал на свете человек, которому можно довериться, так это Шахла. За последние два года Хасана не раз охватывало искушение поведать ей об избранном им пути, но он неизменно одергивал себя.

И не потому, что Шахла отнеслась бы к этому без всякой симпатии, напротив, в ее карих глазах просто-напросто светилось участие к Хасану. Нет, Хасан не решался открыть ей тайну по другой причине — он чувствовал, что, выслушав его, Шахла всего лишь рассмеется.

Она не станет звонить в Особую службу, в МИ-5 или хотя бы в полицию палаты общин, не скажет ни слова его родителям или преподавателям; однако он прямо-таки видел, как она, спрятав лицо в ладони, сотрясается от хохота и черные волосы ниспадают ей на грудь. «И все это, Хас, ради бестелесного гласа в пустыне?»

Каждый месяц он просматривал в киоске журнал под названием «Жаба», преследовавший, похоже, только одну цель: показать, насколько фальшив и бесчестен наш мир. Радио и телевидение, как представлялось Хасану, осыпало его циничными высказываниями о текущих событиях, о политиках и — не выходя, впрочем, за рамки приличия — о вере.

Этот пошлый национальный скептицизм был частью того, что он хотел оставить позади, следуя по пути служения чистому и вечному. Ни одному кафиру или еврею никогда не понять, насколько духовен и требователен ислам; по сути, он говорит человеку, что каждое его дыхание, каждая мысль несет отпечаток божественного начала. Хасан находился в затруднительном положении, поскольку, родившись в Шотландии и прожив какое-то время там, а потом и в безбожном Лондоне, он насквозь пропитался британской культурой; и теперь, если быть честным с самим собой, «Жаба» представлялась ему довольно забавной.

Шахла была мусульманкой и другом; она по своему складу чем-то походила на него, но и несла в себе опасность, потому что ее картина мира выстраивалась совсем не так, как его. И чем сильнее Хасана тянуло к ней, тем больше усилий он тратил, чтобы держаться от нее подальше.

Большая часть разговоров, заметил Хасан, велась на пароме вокруг денег — вернее, вокруг цен и стоимости. Чипсы, пиво, беспошлинная выпивка… Для его спутников это было подобием мании, и Хасан затосковал по атмосфере более спокойной, более одухотворенной. В детстве отец часто говорил ему, что их религия возникла, когда Пророка ужаснула корыстность его народа. Становым хребтом ислама — в версии Молотка — была потребность в щедрости, в раздаче милостыни, в том, чтобы делиться всем с ближним.

Хасан помнил, как лет в восемь-девять ездил с родителями на машине по Франции, — в ту пору уродливый материализм соотечественников, их вечное пьянство почти не досаждали ему. Теперь же все, что открывалось его взору, подтверждало слова Пророка. Каждый грубый жест, каждое грубое слово тех, кто его окружал, все сильнее убеждали Хасана в том, что только ему, одному из пассажиров мягко покачивавшегося парома, доступна истина. Всё вокруг, каждая мелочь, каждое наблюдение подкрепляло эту волнующую, пьянящую уверенность. Это почти так же, думал он, действует на человека, как влюбленность.

В доках Кале он сел в пригородный автобус, но затем увидел впереди такси, из которого высаживались пассажиры. Хасан подошел к водителю автобуса и попросил выпустить его. Двойные двери, зашипев, разъехались, Хасан тут же вскочил в такси и сказал шоферу: «Centre ville»[41](«Нет, не „сонтру ви“. Тут должно звучать „л“: „сонтру вил“», — внушала ему Шахла.)

Сразу за доками стояли бары, именовавшиеся Le Pub и Le Liverpool, у них, по представлениям Хасана, выгружались из автобусов возвращавшиеся после футбольных матчей уже начавшие блевать английские болельщики.

Таксист попытался завести с ним разговор, и Хасану пришлось сказать pardon, вытащить из кармана сотовый и имитировать телефонный звонок. Он заранее прикинул, не изобразить ли ему глухого, не обзавестись ли бросающимся в глаза слуховым аппаратом, но решил, что глухие пакистанцы, добирающиеся до Кале на такси, встречаются здесь скорее всего не часто. Будьте обычными людьми, всегда обычными, наставлял их Салим.

Хасан вышел из машины перед огромным зданием ратуши. Таксист дал ему карточку со своим номером и сказал, насколько Хасану удалось понять, что стоит ему попросить — и из любого магазина вызовут именно эту машину. Чтобы немного собраться с мыслями, Хасан решил осмотреть роденовских «Граждан Кале». У печальных мужчин в оковах и широких одеждах были чрезмерно большие, плоские ступни, некоторые из этих «граждан» походили скорее на бронзовых обезьян, чем на членов городского совета.