— Но Ганг велик! Пока мы найдем Джаю, эти негодяи успеют расправиться с ней! — простонал Джеральд.

— Существует несколько мест, где постоянно совершаются погребальные ритуалы. На самом деле их не так уж много.

Они решили разделиться. Тара и Камал пошли в одну сторону, Киран и двое его слуг — в другую. Джеральд Кемпион отправился на поиски один.

Он шел под шатрами плотно переплетенных ветвей, гигантских лиан и других ползучих растений, защищавших свежий, росистый покров земли от жгучих лучей солнца. Перескакивая с ветки на ветку, весело гомонили птицы, над головой носились волшебно красивые мотыльки с переливчато-радужными крылышками.

Сердце Джеральда сжималось от ощущения беды. Казалось, кто-то черный, зловещий идет следом за ним, а земля под его ногами вот-вот разверзнется. Любовь затмила все остальные чувства, он забыл, что живет в чужой, погрязшей в войнах стране, что индусы — люди другой религии, другого мира, фанатично оберегаемого от вторжения пришельцев.

Если Джая погибла… Джеральд знал, что никогда не смирится с этой страшной утратой, никогда не сумеет унять сердечную боль. Знал, что не сможет жить в Индии и не решится вернуться в Англию. Что ему останется только умереть…

Шум реки смешивался с шумом деревьев над головой, отчего у Джаи было такое чувство, будто она находится в центре невидимого бурного потока. Она любила Ганг, эту величавую священную реку с бледно-розовым ковром лотосов, чьи плавучие чашки, казалось, были сделаны из тончайшего фарфора.

Совсем скоро ее прах будет развеян среди этой красоты: мучители не лишали Джаю вечного упокоения, они всего лишь хотели вернуть Махендре Питимбару его заблудшую жену.

Ослушницу подкараулили на улице, когда она шла к Таре. Двое мужчин схватили ее с обеих сторон и увлекли за собой. Молодая женщина была так ошеломлена и испугана, что не решилась кричать и позвать на помощь. Да и кто бы стал ей помогать, если бы узнал о том, что она совершила?!

Еще вчера Джая без страха смотрела в будущее, в лицо своей судьбе. А сегодня ее утащили в прошлое. Во тьму.

Ее связали, надвинули на глаза покрывало, заткнули рот, после чего усадили в повозку. Когда путешествие закончилось, Джая увидела себя среди каких-то развалин. Ее окружали родственники покойного мужа, еще какие-то незнакомые люди, мужчины с суровыми, замкнутыми лицами. Они сорвали с Джаи одежду, обрезали волосы. На несчастную обрушились удары бамбуковых палок. Она отчаянно кричала, и ее крик зловещим эхом разносился по пустынной местности.

Мужчины молчали. Один из них поджег прут и горящим концом стал чертить на теле Джаи какие-то знаки. Они сожгли ее яркое сари, сняли с нее украшения и надели на женщину белые вдовьи одежды. Джая поняла, что ее ждет смерть. Счастье, что выпало на ее долю, оказалось призрачным и недолгим. Ослепленная любовью, она забыла о том, что в этом мире за все приходится платить.

Она провела ночь связанная, среди развалин, на голой земле, а утром палачи приволокли свою жертву на берег Ганга и принялись сооружать погребальный костер.

Джая не испытывала почти никаких чувств, все затопил леденящий холод — он шел из груди и растекался по телу. Мужчины положили одеревеневшее, безвольное тело молодой женщины на соломенное ложе. Она лежала, глядя на пронзительно-голубые кусочки неба, проглядывающие сквозь густое переплетение ветвей, и чувствовала, что по лицу ее струятся слезы. Как мимолетно счастье, как коротка жизнь!

Один из брахманов взял пучок джутовой соломы, поджег и протянул к ложу. Другие мужчины начали громко читать молитвы. Яркое пламя поползло по сухой, как бумага, соломе, оставляя за собой угольно-черный след.

Джая изогнулась, пытаясь освободиться, но руки и ноги были крепко связаны. Сари вспыхнуло, запахло паленым. Огонь лизнул тело. У женщины вырвался ужасный, нечеловеческий вопль.

Когда Джеральд услышал ее крики, ему почудилось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Он бежал так быстро, как мог, спотыкался о корни, падал, вставал и мчался дальше. Его трясло, глаза лихорадочно блестели. Губы шевелились в беззвучной молитве.

Гнев души отозвался острой физической болью, волной поднялся к горлу, опалил и обжег, словно живое, настоящее пламя. Пламя костра, в котором горела Джая.

Человека, попавшегося ему навстречу, англичанин зарубил на ходу и тут же снес голову еще одному. Остальные бросились врассыпную.

Обжигая руки, Джеральд выхватил Джаю из огня. Его одежда загорелась, но он, казалось, не замечал этого. К счастью, рядом была вода, много воды; он упал на колени и погрузил тело жены в священный Ганг.

Он заплакал, услышав слабое биение ее обессилевшего сердца, зарыдал в голос, когда она открыла бездонные глаза и прошептала:

— Я люблю тебя, Джерри. Как жаль, что это продолжалось недолго. — И потеряла сознание.

В тот день жители Калькутты могли видеть человека, который мчался по улицам, держа на руках безвольное женское тело. Он был перепачкан кровью и сажей, его лицо было совершенно белым, а в глазах пылало безумие. Прохожие испуганно отскакивали в сторону.

Джеральд ворвался в госпиталь, расталкивая всех, кто попадался на пути. Влетел в помещение, которое Фрэнк Хартли, ныне возглавлявший больницу, оборудовал под операционную, и тут его оставили силы. Он хотел что-то сказать и не мог — из судорожно сжатых губ вырвался лишь глухой мучительный стон.

Хартли велел положить Джаю на стол. Обожженная кожа зловеще багровела, кое-где пузырилась. К счастью, огонь не успел вгрызться глубоко, и все-таки Фрэнк видел, что предстоит серьезная схватка со смертью. Он не стал расспрашивать Джеральда, его не интересовало, где и как произошло несчастье и кем ему приходится индианка.

— Она должна поправиться! — исступленно произнес Джеральд и коснулся пальцами лица Джаи. — Господь не пожелал уродовать ее… Смотрите, лицо не пострадало! Это ли не чудо, не знак того, что ее охраняют высшие силы!

Фрэнк Хартли промолчал. Как часто ему самому приходилось уповать только на Господа!

— Отойдите! — грубовато велел он. — Вы мне мешаете. Лучше выйдите на улицу. Если понадобитесь, я вас позову.

Джеральд не стал возражать и, шатаясь, побрел на крыльцо. Тело казалось тяжелым как камень, сердце глухо стучало, мысли путались. В измученном горем сознании англичанина проносились полные радости и печали воспоминания.

Как тонка, призрачна грань, отделяющая любовь от потери любимой и жизнь от смерти! Каким самонадеянным надо быть, чтобы принимать счастье как должное, полагать, что оно продлится вечно!

Остаток дня и всю ночь Джеральд провел возле постели Джаи. Она тяжело, прерывисто дышала, иногда стонала от боли. Фрэнк заходил каждый час, чтобы проведать больную, осматривал и менял повязки. Он ничего не говорил, но его лицо было хмурым.

Утром Джеральд отправился на службу. По пути зашел к Таре и попросил ее сходить в госпиталь.